— Нет, сначала следует «Фарман» подготовить, баки залить, тросы проверить…
— И бомбы заложить.
Ильченко осторожно спросил:
— Сколько вам бомб надо?
— Полтора десятка! — решительно произнес Соколов. — Самых тяжелых.
Ильченко ужаснулся:
— Господин полковник, это у вас такие шутки? Коли вам доставят радость три бомбы, то я прикажу их загрузить. У нас каждая бомба на учете…
— Зачем тогда летать и попусту жечь горючее? Наш вылет боевой. Понятно?
— Понятно-то оно понятно, да только… Нашему авиаотряду нужно полторы тонны бомб, а в наличии всего пятая часть. Заводы бастуют, срывают поставки.
Соколов поинтересовался:
— Итак, ваши бомбы системы Оранского сколько весят?
— Самые тяжелые — два пуда. Но разве вы, Аполлинарий Николаевич, разбираетесь в их устройстве?
Соколов рассмеялся и отбарабанил, словно по писаному:
— Фугасные бомбы системы Оранского выпускаются в металлическом корпусе каплевидной формы и начиняются тротилом. Детонатор — небольшой заряд тетрила. Стабилизатор — ветрянка-пропеллер, который энергично вращается от воздушного потока, вывертывается и освобождает ударник. Бомбы выпускаются различного веса.
Ильченко был поражен.
— Ваша эрудиция потрясает! Ладно, уговорили. Заложим шесть двухпудовых бомб. Больше «Фарман» не подымет. Ведь я с вами хочу лететь, а это еще восемьдесят килограммов.
Соколов нахально улыбнулся:
— Одну бомбу вам позволю сбросить, если, конечно, вести себя будете исправно. И прикажите пять бомб связать вместе. По моей команде с одной из них чуть отвернете предохранитель-ветрянку и затем протянете мне конец веревки, которой они будут связаны. Я швырну, и все бомбы сдетонируют от взрыва одной.
Ильченко поморщился:
— Все не так, господин полковник! С ветрянкой можно не рассчитать — и бомба взорвется в аэроплане, разнесет нас в клочки.
— Зато смерть легкая и во имя Отечества!
— Предпочитаю плохо жить ради себя, чем приятно умереть ради призрачных идей! И второе: управляя аппаратом, разве вы сумеете вовремя швырнуть тяжеленную связку бомб — сто восемьдесят килограммов?!
— Не сомневайтесь, Ильченко, сумею! Фокус показать?
— Какой?
— А вот такой! — Соколов подошел к щипавшему травку и не подозревавшему худого артиллерийскому тяжеловозу, подсел под него и вдруг, громко крякнув, обхватил ручищами ноги, оторвал животное от земли и пошел с ним разгуливать по лужайке.
Все, кто был поблизости, сбежались смотреть на это чудо необыкновенной силы. Соколов поставил тут же взбрыкнувшего коня на землю и принял гром аплодисментов.
— Браво! Браво! — кричали механики, летчики, солдаты-рабочие.
Соколов подошел к Ильченко, который от изумления, казалось, потерял дар речи, спросил:
— Когда вылет?
— Раньше, чем через час не получится.
Соколов согласился:
— Хорошо, мне есть пока чем заняться. Как попасть на место дислокации Пятнадцатой стрелково-артиллерийской дивизии?
— Нужен Поступальский? Это правый боевой участок, с версту отсюда по направлению к деревне Счастновичи, высота девяносто один. Во-он к тем дубкам держите, что на взгорке. Да зачем вам артиллеристы?
— Пойду постреляю! — легко сказал гений сыска.
Ильченко ничего ответить не смог, лишь весело подумал: «Нахал, однако! Говорит так, словно речь идет о стрельбе из рогатки». Соколов ему очень понравился.
…Минут пятнадцать спустя от дубков начала ухать пушка. Снаряды пролетали над головой авиаторов. Сначала нарастал свист, затем он удалялся, а потом раздавался глухой взрыв, вверх поднимался столб черного дыма.
После нескольких выстрелов немцы выпустили по направлению к Счастновичам шрапнельные гранаты, которые разорвались на болоте, и никто, кроме лягушек, не пострадал.
Бреющий полет
Когда Соколов вернулся к воздухоотряду, «Фарман» был уже готов к полету. Ильченко был приятно удивлен: гений сыска держал в руках бутылку шампанского.
Соколов небрежно пророкотал:
— Полковник, почему не вижу бокалов? Приличные авиаторы вроде Уточкина всегда перед подъемом употребляют…
Шампанское было выпито прямо на крыле аэроплана. Обстоятельный и малость захмелевший Ильченко решил прочитать маленькую лекцию. Он тоном учителя церковно-приходской школы начал долдонить:
— Итак, господин полковник, как давно вы последний раз имели летную практику?
— Это было давно, когда поэт Пушкин писал лицейские стихи. Возможно, лет сто назад.
Ильченко не желал замечать иронии. С садистским наслаждением он продолжал:
— Тогда не помешает вам кое-что напомнить. Итак, обойдем самолет, я освежу в вашей памяти его устройство. Запомните, вот это, за сиденьем пассажира, бак для бензина. Если его пробьют пулей, то шансов спастись будет мало. Точнее — никаких. Чаще всего при попадании пули бак взрывается, самолет вспыхивает, а военно-полевой оркестр играет похоронный марш. Запомнили? А вот это гондола, в которой сидит пилот. Отсюда идет трос к крылышкам поперечной устойчивости. Это руль поворота, это руль глубины, а вот это, как догадываетесь, воздушный винт. Если он откажет, то…
Соколов зевнул, предложил:
— Залезайте, полковник Ильченко, на пассажирское место! И сидите тихо, а то сброшу на съедение врагам вместо телятины.
Соколов наступил на автомобильное колесо, которым «Фарман» был оснащен. Сделал усилие и оказался в кабине пилота. Весь аэроплан заходил, затрещал, тросы натянулись, как гитарные струны.
Соколов деловито огляделся. Судя по всему, аэроплан гению сыска теперь понравился больше, чем при первом знакомстве в ангаре, хотя на дневном свете заплатки стали еще видней. Он повернул голову к Ильченко:
— Эй, педагог, что тут за железяка на шарнирах мешается под ногами?
Ильченко изумился:
— Как, вы не знаете, что это руль управления? И вы собрались лететь? — Решительно замахал руками. — Нет, господин полковник, вылезайте из кабины. Вы вольны распоряжаться своей жизнью. Но вы не имеете права на мой «Фарман»! Выходите из гондолы.
Соколов строго сказал:
— Полковник Ильченко, ты жалеешь какую-то фиговину с крылышками, а я ради тебя жизнью готов рисковать. Если я не разбомблю склад, то кто еще сумеет это сделать? — Наставительно поднял вверх палец. — Никто! И я полечу даже в том случае, если ты в знак протеста откажешься во время нынешнего ужина от выпивки.
Ильченко смирился. Он погребальным тоном изрек:
