Капрал засуетился:
— Господин обер-лейтенант, это такая важная птица, что… не знаю как сказать, но лучше к нему вам самому прийти. Он в шинели русского офицера, но мне, господин обер-лейтенант, кажется, что это генерал, не меньше. Позвольте напомнить, что рюкзак, по всей видимости, очень тяжелый.
Обер-лейтенант решил: «Надо идти!» Приятели с любопытством наблюдали за этой сценой. Герхард, желая сохранить в их глазах достоинство, еще некоторое время посидел на стуле, потом с не совсем естественным вздохом поднялся, кивнул:
— Господа офицеры, простите, служба ждет меня! Да и пора малость вздремнуть. — И неторопливым шагом журавлиных ног направился к выходу.
За дверями он значительно прибавил ходу, на лету задавая вопросы семенившему за ним капралу Вернеру:
— Какой чин гостя? Как зовут? Что в рюкзаке?
Капрал задыхался от быстрой ходьбы. Ни на один вопрос ответить он не умел. Обер-лейтенант сгорал от любопытства: «Что за таинственный незнакомец мной интересуется? Может, до Бога дошла моя мольба, и незнакомец деньги даст в долг?»
Измена фатерланду
Вскоре обер-лейтенант Герхард фон Рихтхофен увидал этого таинственного офицера в шинели без погон. Тот возвышался горой над окружающими, лицо его было величественно, а взгляд вгонял в дрожь.
Офицер направился к обер-лейтенанту. Он наступал на него, словно английский танк на германские позиции. Стало немного не по себе. Но человек вдруг слегка, совсем чуть-чуть, только кончиками губ, изволил улыбнуться и произнес:
— Простите за беспокойство, герр обер-лейтенант. У меня дело государственной важности. Пожалуйста, отойдем в сторону. Как говорят у нас в Пруссии, уши хороши лишь те, для которых наши слова угодны. Позвольте представиться — инспектор Военно-морского министерства России Семенов.
Обер-лейтенант от неожиданности икнул, что-то забормотал неразборчивое, а потом и вовсе лишился речи.
Офицер поспешил его успокоить.
— На самом деле, — прижал палец ко рту, — только ни одной душе не называйте моего имени — Эрих фон Бломберг, оберст, сотрудник секретной разведки Германии. — И протянул для пожатия два пальца.
— Герхард фон Рихтхофен, — дрожащим голосом отозвался обер-лейтенант.
Офицер изумился:
— Как? Вы из семьи фон Рихтхофен? Потомок славных ландскнехтов?
— Да, это так! — с удовольствием согласился обер-лейтенант.
Офицер продолжал вопрошать:
— Стало быть, вы родственник легендарного героя великой Германии аса Манфреда фон Рихтхофена?
— Доблестный Манфред — мой дядя! — скромно потупил взор обер-лейтенант и заалел от удовольствия. Про себя подумал: «Какой замечательный человек, сразу видно — настоящий германец!» Спросил: — Вы знакомы с моим дядей?
— Увы, мой друг! Но я могу оценить его подвиги, ибо сам время от времени летаю на аэроплане. Удовольствие несказанное, особенно когда на головы врагов сбросишь несколько бомб. Бомбы летят вниз, а враги разбегаются как таракашки. — И весело расхохотался. — Но, мой друг, перейдем к делу. Я рад вручить вам небольшую посылку. — Поманил пальцем Зверева. Тот поднес вещевой мешок. — Примите, сделайте одолжение, Герхард!
Герхард фон Рихтхофен заглянул в мешок и обомлел от удовольствия. В рюкзаке были уложены пять буханок ржаного хлеба, три банки говяжьей тушенки, круг хорошего сыра и — настоящая роскошь! — две бутылки померанцевой. Спросил:
— Но за какие заслуги?
— Это я конфисковал у русских. Надо поддерживать голодающих соотечественников.
Потомок ландскнехтов не выдержал, губы его задрожали, он прижал руку к сердцу:
— Большое, большое спасибо, герр фон Бломберг! Вы очень щедры. Чем могу служить?
— У меня, Герхард, два дела к вам. В Берлине живет близкий мне человек. — Изобразил смущение. — Признаюсь вам, это дама, горячо любимая дама. Я очень волнуюсь за ее жизнь. Могу ли я послать ей через вас письмо?
— Разумеется!
— Но письмо сердечное, сугубо личное. Мне не хотелось бы, чтобы военная цензура читала его, тем более что оно, — заговорщицки подмигнул, — никаких тайн, кроме любовных, не содержит.
— Не сомневайтесь, герр фон Бломберг! Счастливый случай: нашему полковнику Цагелю вчера оторвало ногу — русские с аэроплана бросали бомбы, вот и лишили его ноги. Это был какой-то ужас. Ас внезапно появился со стороны запада. Шел на бреющем полете, брюхом вершины деревьев задевал. Кое-кто первоначально подумал, что это наш аэроплан. Ворота склада как раз были раскрыты — распределяли боеприпасы, развозили по артиллерийским полкам. Бомба русских влетела в склад, как мяч в футбольные ворота. Взрыв был такой силы, что земля закачалась. Погибло около сорока человек, раненых около сотни. Фугасы взрывались, разлетались в стороны, поражая все живое. Казалось, что пришел конец света. Вот тут-то осколком ранило полковника Цагеля. Сегодня в одиннадцать часов на аэроплане его вывозят из фронтовой зоны в тыл. На лечение он отправится в Берлин. Я попрошу его, пусть письмо передаст адресату с нарочным.
— Пожалуйста, но только самой фрейлейн — в руки! Если послание попадет к мужу, он очень огорчится, а это — генерал, достойный человек, его покой нам следует охранять. — Соколов протянул письмо.
Герхард загоготал во всю глотку:
— А вы шалун! Поздравляю…
На конверте был написан берлинский адрес Веры. Соколов знал, что письмо это будут читать и перечитывать, поэтому его содержание он продумал с особой тщательностью, а его строки дышали немецкой сентиментальностью:
«Мой друг, мой ангел! Только теперь, расставшись на время с тобой, я впервые в жизни понял, что это такое — неизбывная горечь разлуки. Есть ли миг, когда бы я не мыслил о тебе? Есть ли секунда, когда твой манящий образ не стоял бы предо мной? Ты всегда в моем сердце, в моем воспаленном воображении. Страсти разрывают мое страдающее сердце, жажда обладания снедает меня. За час свидания с тобой я отдал бы все земные сокровища.
Надеюсь после выполнения задания, если не сложу голову за нашу прекрасную Германию, вновь оказаться в фатерланде. Я приеду в дорогой сердцу каждого немца Берлин. Мы, подобно Ульрихе и рыцарю Фердинанду, возьмемся за руки, пройдемся по Унтер-ден-Линден, свернем на Фридрихштрассе, замрем в почтительном восторге пред памятником великому Фридриху II. Мы будем петь и веселиться, мы будем праздновать нашу победу. Мы будем пить за славного и непобедимого императора Вильгельма. Мы сольемся в страсти нежной, чтобы девять месяцев спустя родился будущий герой фатерланда.
Как легендарная Семела тает в объятиях Юпитера, так ты, ангел, таешь в моей душе. Мое божество! Я знаю твою примерную бережливость. Однако не скупись, щедрой рукой вознагради того, кто принесет тебе письмо. Передай фронтовой привет всем родственникам, сослуживцам из министерства и друзьям.
