Герхард кивнул на сидевшего к нему спиной возчика и красноречиво прижал палец к губам: «Лишнего не говорим!»
Дорога тянулась в гору среди густого орешника и ольхи. Справа на развилке виднелся полосатый шлагбаум, возле него стояли патрульные — ефрейтор с двумя солдатами. Возчик натянул вожжи, останавливая лошадку.
Герхард рявкнул:
— Чего дорогу перегородил? Поднять шлагбаум!
Ефрейтор почтительно взял под козырек, овечьим голосом протянул:
— Господин обер-лейтенант, предъявите документы!
Герхард лениво сквозь зубы ответил:
— Пошел ты в…
Ефрейтор взял под козырек:
— Слушаюсь! — Кивнул солдатам. — Поднять…
Патрульные освободили дорогу и тоже приложили руку к козырьку. Дорога пошла со спуска, и лошадка побежала быстрей.
Соколов лежал, раскинувшись на спине на простыне. Он спросил:
— Почему вы послали ефрейтора в детородный орган?
Герхард рассмеялся:
— А разве вы, господин оберст, не сделали бы того же? Это теперь в России рядовой имеет право и документы у генерала потребовать, и в лицо офицеру плюнуть. Германский народ подобного никогда не допустит! Мы можем проиграть войну, но всегда уважаем субординацию и унижать цвет нации — офицерство — никогда не позволим.
Соколов охотно согласился:
— Каждый сверчок должен знать свой шесток — так говорят русские, но иногда поступают вопреки своей поговорке.
На горизонте показалась гора, густо поросшая лесом. Герхард с гордостью, словно сам был причастен к этому событию, сказал:
— Готовим сюрприз для русских. Почти на вершине устанавливаем невиданное прежде дальнобойное орудие. Оно стреляет на двадцать километров. Каково?
Соколов равнодушно произнес:
— Вряд ли!
— Почему «вряд ли»?
— Потому что таких пушек не бывает.
Герхард от досады аж скрипнул зубами:
— Как не бывает, когда я сам это чудовище видел! Производство Круппа. С бригадным генералом Функом инспектировать ездили. Снаряды выше человеческого роста. Это ваше счастье, фон Бломберг, что вы убрались оттуда. Не завидую русским, которые попадут под обстрел нашей пушки.
Соколов подумал: «Как сообщить Джунковскому? Впрочем, как германцы бабахнут, сам догадается!»
[2]
Впереди забелели крыши домов, показался золоченый купол церкви. Герхард пояснил:
— Это Ярцево. Такие замечательные тут бабешки, германскому офицеру ни одна не отказывает. Мы порой набеги сюда совершаем. Может, господин оберст, сейчас желаете проверить силу объятий русских красавиц? У меня тут есть знакомая — пышная и сладкая, как рождественский торт. Мы быстро управимся, как говорит мой фельдфебель: «Раз — туда, два — обратно, три — в казарму!» Ха-ха! Не волнуйтесь, на поезд не опоздаем… Пока красавицы в постельках лежат. А?
Соколов ответил кратко:
— Не желаю!
Герхард согласился:
— Ну конечно, тяжело раненному оберсту не до любовных развлечений. Надо признаться: русские женщины очень хороши собой, дородней наших. Я на обратном пути непременно загляну сюда на часок. — Вдруг рассмеялся: — Только из карманов надо все куда-то прятать — очистят как липку и ничего потом не найдешь.
Соколов откликнулся:
— Тем более нынче вам будет что прятать!
Герхард со слезой в голосе произнес:
— Теперь я покончу со своей несчастной страстью — игрой в карты. Жулить я не могу, а по-честному выиграть невозможно. Э, вон и пост! Кто сегодня дежурит? Вижу, толстопузый капрал Отто Фриче. Такой зануда!
На перекрестке с обеих сторон были опущены шлагбаумы. Тут же стоял небольшой бревенчатый дом, некогда обслуживавший местных выпивох, — трактир. Теперь немцы разместили здесь свой пост. В землю был воткнут большой щит, на котором белой краской намалевали грозное «Halt!».
Возчик привычно завел лошадку на обочину.
— Тут не пошлешь постовых куда подальше, тут надо объясняться! — Герхард соскочил с телеги, отряхивая галифе от налипшего сена, поправил портупею. Он скрылся в патрульном домике.
Соколов продолжал лежать в телеге. Закрыв глаза, он думал: «Ведь этот Герхард вполне может выдать меня, за что получит десятидневный отпуск на родину. Может, но не выдаст — ему деньги гораздо нужнее отпуска. Вот если бы он знал, что деньги не в Сольцах, а в моем поясе, тогда моя жизнь повисла бы на волоске».
Соколову захотелось спать. Сквозь слипающиеся веки он увидал, как из домика вышел на порог квадратного вида старик фельдфебель с лицом бульдога. Герхард что-то говорил ему, показывая на Соколова. Фельдфебель согласно мотал головой. Потом сошел с крыльца и направился к Соколову. Приложил два пальца к козырьку:
— Простите, герр оберст, я должен проверить ваше эвакуационное предписание…
Соколов, громко издавая болезненные стоны, влез в нагрудный карман, достал бумагу и протянул фельдфебелю. Тот развернул ее, натянул на нос круглые очки, шевеля губами, прочитал текст и вернул:
— Все в порядке, господин оберст! — Махнул рукой. — Проезжайте! — И вновь скрылся в домике.
Снова заскрипела телега. Пахло конским потом и скошенным сеном. Соколов уснул.
Пожирающая страсть
Гений сыска пробудился от звука, который он любил с детства, — от паровозного гудка. Приятно пахло дымком, короткие гудки подавал маневровый паровозик, у платформы стоял готовый поезд, последним вагоном к которому был прицеплен санитарный.
По платформе беспрерывно в обоих направлениях двигались люди, переругивались; дежурный в фуражке с красным околышем и с фонарем в руках что-то доказывал чумазому машинисту, высунувшему голову из окошка кабины. Смазчик с длинноносой лейкой шел вдоль состава, заливая в бухты масло. Молоточками по колесам стучали осмотрщики. Электрик подошел к хвостовому вагону, влез на открытый тамбур. Водокачка хлестала толстую струю — заливала нутро паровоза.
Из трех отцепленных и подогнанных к громадному пакгаузу товарных вагонов разгружали большие деревянные ящики и ставили их в конские фуры, ждавшие своей очереди прямо на перроне. Чуть в стороне, около громадного пакгауза, тоже выстроилась очередь телег и фур, и здесь тоже шла погрузка. Соколов подумал: «Немцы готовятся к нашему наступлению, боеприпасами запасаются. — С завистью подметил: — Однако сколько порядка во всем, это не тот хаос и не те ужасы, что творятся на железных дорогах России».
