У входа на перрон бдел военный патруль, проверял пассажиров.
Телега с раненым оберстом их не заинтересовала.
Герхард решительно прошел к санитарному вагону, перекинулся несколькими словами со стоявшим у ступенек субтильным человеком в белом халате, с хрящевидным крючковатым носом, похожим на клюв орла, и в офицерской фуражке. Тот посмотрел в сторону телеги, на которой лежал Соколов, согласно закивал головой.
Герхард вернулся к Соколову, сказал:
— Господин оберст, берите палочку, и я помогу вам сесть в санитарный вагон. Вот так, осторожно! Ваше ранение еще не зарубцевалось. Начальник санитарного вагона, медицинский лейтенант Эмиль Кольвиц, уважая ваши боевые подвиги на благо фатерланда, выделил для вас отдельное купе. Правда, эта забота стоит денег. — Поднялся на цыпочки, задышал в подбородок. — Дайте ему двести марок. Зато вы будете обеспечены до места прибытия в Прагу усиленным горячим питанием.
Они поднялись в санитарный вагон. Здесь пахло йодом, камфорой, человеческими испражнениями и еще чем-то тяжелым. Лейтенант Эмиль Кольвиц указал на купе:
— Размещайтесь, господин оберст! Купе с душем, двухместное. Учитывая тяжесть вашего ранения, постараемся никого к вам не помещать. Наслаждайтесь покоем. И сразу же приготовьтесь к осмотру…
Герхард заволновался:
— Какой еще осмотр? У нас тяжелое ранение, нас осматривать нельзя…
Соколов дернул за рукав обер-лейтенанта, с любезной улыбкой обратился к Кольвицу:
— Я всегда подчиняюсь порядку, я готов!
Кольвиц, оправдываясь, объяснил:
— Были случаи, даже среди высшего офицерства, необоснованного оставления своих частей. Военное министерство ввело с первого июня порядок: все военнослужащие, за исключением генералов, подлежат тщательному осмотру. Для этого на всех эвакуационных железнодорожных пунктах существуют комиссии… — И покинул купе.
Соколов быстро снял мундир, Герхард повесил его в настенный шкаф.
Соколов лег на полку, и его ноги уперлись высоко в стену. Он сказал:
— Люблю железную дорогу, но спать тут крайне неудобно. Ноги хоть в окно просовывай!
В дверь раздался стук. Вошли трое, все в белых халатах. У первого, видимо старшего, коренастого, полностью лишенного шеи, так что казалось — голова растет из груди, было сытое и наглое лицо.
Кольвиц остался в проходе. К нему и обратился хриплым голосом старший:
— Эвакуационное предписание!
Кольвиц протянул сочинение доктора Шестаковского. Старший, видимо для сведения остальных, начал читать:
— Эрих фон Бломберг, оберст восемнадцатого полка Третьей армии Восточного фронта, так, проникающее пулевое ранение брюшной полости с повреждением тканей печени, в которых находилась пуля. — Поднял глаза на Соколова. — Вы из восемнадцатого полка? Какой счастливый случай! Вам знаком майор Пфендер? Это мой зять…
Соколов отрицательно помотал головой:
— Не имел чести быть знакомым…
— Странно, его знают все.
— А я не знаю! — упрямо повторил Соколов.
— Мой Пфендер великолепно играет на скрипке… Не вспомнили?
— Нет! — отрезал Соколов. — Зато я хорошо помню своего брата, Вернера фон Бломберга — генерала Генштаба Германии.
Старший хлопнул себя по лбу:
— Ах, я перепутал, зять не в восемнадцатом полку, а в восьмом. Ну-с, что тут еще написано? Операция произведена пятнадцатого июня. Пуля удалена, наложены швы. Больному рекомендовано двухнедельное лечение термальными источниками в Карлсбаде. — С завистью вздохнул: — Везет людям! За две недели в Карлсбаде я согласился бы, кажется, получить ранение в голову…
Соколов усмехнулся:
— В этом случае термальные источники вам не помогли бы!
Старший рассмеялся:
— Верно! Ну-с, батенька, покажите, что у вас тут. Кольвиц, разбинтуйте, да только осторожно, тут следы кровотечения…
Кольвиц стал осторожно разматывать бинты. Соколов дернулся и закричал таким ужасным голосом, что члены комиссии отпрянули к дверям. Старший выдохнул:
— Ну и звук… Такой мощный голос может быть только у здорового человека.
Кольвиц ласково произнес:
— Все, все, господин оберст! Больше не будет больно… Пожалуйста, коллеги, осмотрите рану, я обнажил ее.
Все трое дружно уткнули носы в работу Шестаковского, но мастер не подвел: рана была просто красавицей!
Старший удовлетворенно хмыкнул:
— Прекрасно-с! Вас, господин оберст, еще лечить и лечить хирургам надо, а вы уже желудком занялись…
Соколов сделал суровое лицо:
— Как писал Ницше, «желудок всему организму го-ло-ва!».
— Прекрасная точка зрения! — Старший подкрутил усы. — До свидания, счастливого выздоровления.
Комиссия удалилась, Кольвиц остался. Он заканчивал бинтовку. Усмехнулся:
— Это у него шутка такая, про зятя Пфендера. Вы поняли, он вас испытывал, он не хирург, он из контрразведки. Вбил себе в голову, что рано или поздно кто-нибудь ответит: «Ах, как не знать! Чудный человек!» Стало быть, по подложным документам едет шпион. Такого сразу под арест… Вот, забинтовал!
Соколов протянул двести марок:
— Это, доктор, вам на бинты и корпий!
— Спасибо! — В открытую дверь кому-то приказал:
— Для тяжело раненного господина Эриха фон Бломберга — два бразильских кофе! — и предупредил:
— Господа офицеры, до отхода поезда один час три минуты. — И закрыл за собой дверь.
Темные страсти
Соколов влез в боковой карман, вынул увесистый сверток, обернутый газетой:
— Обер-лейтенант, ваш гонорар!
Герхард принял сверток, и руки его чуть задрожали. Сдавленным голосом произнес:
— Храни вас Бог, мой дорогой Эрих! Вы спасли мою честь и мою жизнь…
Вдруг Соколову пришла забавная мысль. Он вопросительно взглянул на обер-лейтенанта:
— Может, сыграть хотите, Герхард? Так сказать, прощальная гастроль?
Герхард набрал полные легкие воздуха, затем порывисто выдохнул. На его лице отразилось множество чувств, самого противоположного характера. Он отрицательно помотал головой:
— Нет, нет, не уговаривайте, мои руки никогда даже не дотронутся до… — Он оборвал фразу, голова перестала мотаться отрицательно и стала слегка покачиваться утвердительно. Он выдавил:
— И все равно колоды нет…
— Есть колода! — бодро отвечал Соколов.
Теперь голова Герхарда безвольно поникла. Так чувствует себя тот, кто решил спрыгнуть в ущелье с высоченного отвеса: от ужаса замирает дух, но отказаться от затеи нету сил. Он просительно посмотрел на Соколова:
