* * *
Евгения была чуть полноватая, грудастая красавица, с замечательно густыми светло-рыжими волосами. Зеленовато-изумрудные глаза особым интересом загорались, когда останавливались на мужчине, который вызывал у нее интерес.
Интерес у нее вызывали многие, даже такие, которые ни у кого ничего не вызывали. О забавной этой особенности Евгении знал весь Карлсбад, и все изрядно веселились, обсуждая очередное похождение супруги главного полицейского. Порой, почти не таясь от окружающих, она заводила интрижку с кем-либо из местных или заезжих. Страсть, видимо, была испепеляющей, а нравственные устои полностью отсутствовали. Евгения бросала любовников так же неожиданно, как сходилась. Порой она крутила любовь с явными отбросами общества, вроде местного ассенизатора или одноногого нищего, с которым была однажды застукана возле сваленного бука на вершине Петра. Добропорядочные жители Карлсбада были искренне убеждены, что Евгения психически нездорова, и они были правы.
Естественно, что муж бушевал, грозно сводил лохматые брови, обещал застрелить, разорвать на мелкие части непристойную подругу, но та опять замыкалась в себе, отвечала мужу тихим интеллигентным голосом:
— Зачем вы, Франц, повторяете сплетни, меня оскорбляющие? Это все неправда и клевета. Я на вас обиделась… — И тут из ее кошачьих глаз начинали лить потоки слез, и она уже сама вполне верила в свою невиновность.
Даже когда муж в мае прошлого года заскочил по службе в конторку телеграфиста и поймал ее в объятиях почтмейстера, Евгения, поправляя юбку, смотрела на мужа зелеными наглыми глазами и смиренно шептала:
— Вам, Франц, это показалось.
В канун войны Бифштекс возил супругу в Вену на прием к знаменитому на весь мир ученому-психиатру фон Крафт-Эбингу, автору фундаментальной «Судебной психопатологии». Тот два дня исследовал Евгению и в приватной беседе с мужем авторитетно заявил:
— Да, ваша супруга страдает болезнью, которая хорошо известна психиатрам. Это паранойя эротика, или любовное помешательство.
Бифштекс выпучил глаза:
— Паранойя? Как, отчего?
Великий ученый снял с носа золотое пенсне, протер стеклышки.
— Могу сделать краткий клинический обзор. Речь в нашем случае, по-видимому, идет о состоянии психического вырождения. Вопреки влиянию воспитания и цивилизации, индивидуум остается лишенным способности приобретать этические представления о прекрасном, о добре, у него отсутствует чувство сострадания ближнему. Причину этого прискорбного явления следует искать в наследственности. Помешательство, пьянство, эпилепсия, грубость натуры — все это несут потомкам их праотцы. Но случаи нравственного идиотизма нередко бывают и приобретенными вследствие нездорового, неправильного образа жизни. — Ученый многозначительно поднял вверх палец. — Особенно вредно на психику влияют два фактора: дурная среда и чтение плохой литературы. Увы, медицина пока беспомощна…
— Так что же мне-то делать? — в отчаянии воскликнул Бифштекс.
— Относиться к супруге как к больной, то есть с терпением и любовью. — Крафт-Эбинг с сочувствием взглянул на собеседника и утешил: — С возрастом эти страстные порывы перетекают в другие виды помешательства, но случается, они ослабевают, а порой и вовсе проходят.
Но, судя по тем событиям, которые позже случились в курортном Карлсбаде, страстные порывы Евгении Эльберт не перетекли и не закончились. Последней жертвой ее любовных посягательств стал карлсбадский филер Холичек, подчиненный ее мужа. За то, что тот соблазнился на пышные прелести Евгении, провинившийся был подвергнут страшному наказанию — отправлен в действующую армию.
Запоздалые сожаления
За два месяца до описываемых событий в черниговской глухомани, в старинной, сильно обветшавшей от времени усадьбе у своей сестры отбывала домашнее заточение бывшая фрейлина, княгиня и германская шпионка Мария Васильчикова.
Именно тут ясным майским утром произошла любопытная встреча.
Опальная княгиня, испив утренний чай со сливками, перебирая четки, медленно шла дубовой аллеей, засаженной в незапамятные времена Петра Алексеевича, который, собственно, и пожертвовал предкам княгини эти земли.
Тонко пахло весенней сыростью, прелой листвой, еще чем-то неуловимо прекрасным, что всегда согревает сердце в весенние дни.
Туман, стоявший с ночи, истончился. Громко распевали свои нескончаемые песни птицы, да ветки сухо ломались под ногой.
Княгиня думала о прошедшей молодости, о блестящей жизни при дворе, где она общалась с августейшей семьей, с первыми лицами империи. Было довольство, были многочисленные поклонники, случались амурные авантюры, о которых сладко и больно было вспоминать в этом несчастном, отдаленном от всяческой жизни месте.
Теперь, после отречения Николая от трона, начиналась какая-то новая, пока неизвестная жизнь. Главной чертой ее было отсутствие порядка и страха у рабов, то есть местных крестьян. Те открыто валили столетние деревья в ее лесу, грабили амбары, да и самою усадьбу грозились сжечь.
Васильчикова считала, что сделала две главные ошибки. Первая, трагическая: вернулась в Богом проклятую Россию; вторая ошибка вытекала из первой — письмо, отправленное в начале февраля этого года государю. Васильчикова тяжело вздохнула, подумала: «Желая вновь обрести свободу, я имела неосторожность сообщить место нахождения царских сокровищ. И что вышло? Николя ничем не может мне быть полезен, ибо по своей глупости, которой всегда отличался, лишил себя не только власти, но даже свободы и находится в положении едва ли не худшем, чем я. Но дорого я отдала бы, чтобы знать: успел он достать карлсбадские сокровища? Нет, вряд ли! Ведь он сам себя неосмотрительно сделал главнокомандующим и весь февраль, судя по газетам, носился по фронтам, в Петербурге были волнения. Нет, ему было не до сокровищ».
На некоторое время Васильчикова успокаивалась, но потом острая тревога вновь пронзала мозг: «Но о кладе могли узнать приближенные государя! Эти хищники вполне могли похитить несметные царские сокровища. И вообще, о кладе мог узнать кто угодно. В газетах писали: Временное правительство отъяло у государя и его близких все государственные и личные документы, переписку. Кто читал эти письма? Секретаришка-поэт Блок? Малоумный министр Милюков? Председатель правительства князь Львов? Или сам кривляка в галифе Керенский? Ах, какая роковая ошибка — мое письмо царю!»
И княгиня была мучима размышлениями: как опередить царских корыстолюбцев и самой забрать сокровища? Богатство вновь дало бы ей свободу, почести, любовников и прочие удобства жизни.
Случайная встреча
В это же время мимо усадьбы по еще не разбитой деревенской дороге проезжал в коляске конногвардеец по фамилии Кашин. Воевал он на Юго-Западном фронте, где получил пулевое ранение в колено.
За непригодностью к службе с нее был отчислен. И вот теперь, со сладким замиранием сердца, возвращался к родному крову, где его ждала молоденькая женушка, с которой он обвенчался за месяц до начала вой ны и даже не успел полностью насладиться ее женскими прелестями.
