— Спасибо, Стефания! Но из всех источников на свете, дающих радость, меня интересует единственный — это вы сами.
Девица не обиделась на столь шутливый ответ и с охотой отозвалась:
— Вам, господин фон Бломберг, чем-нибудь помочь? Могу в ванной помыть вас.
Соколов ответил:
— Мне мытье не показано врачом, рана еще не зарубцевалась.
— Еще умею делать лечебный массаж. Он стоит десять гульденов.
— Дам двадцать, если хорошо справитесь с делом.
Стефания улыбнулась:
— Я буду стараться!
…Соколов угощал Стефанию хорошим вином и рассказывал о себе:
— Родился я двадцать первого июля семьдесят пятого года в фамильном замке под Штаргардом. У меня есть знаменитый брат — Вернер. Он тремя годами моложе. Сейчас Вернер — генерал Генштаба Германии…
* * *
Когда спустя полтора часа Стефания покидала люкс, ее румяное личико сияло счастьем, а в лиф она сунула пятьдесят гульденов. Судя по всему, с делом Стефания справилась превосходно. Она отправилась писать донесение для Бифштекса.
Что касается Соколова, операцию «Царские сокровища» решил он осуществить лишь с наступлением сумерек, а еще днем следовало отправиться в разведку: осмотреть местность, обратить внимание на ориентиры, чтобы в темноте не заплутать.
В отличие от неопытного Кашина Соколов изучил карту Карлсбада, да и память многое хранила после давнего посещения этих мест. Графа приятно удивило, что городок за три десятилетия мало изменился.
Стремительный оберст
Итак, после обеда Соколов, верный привычке русских людей, растянулся на кровати, причем сделал это по диагонали (иначе ноги висели бы в воздухе), и провалился в глубокий сон.
В это время, как положено по службе, Бифштекс совершал свой обычный обход гостиниц, пансионов, меблированных комнат. Эту ответственную службу бдительный страж общественного порядка никому не доверял, ибо в каждом заведении имел свой некоторый материальный интерес.
Сегодня он успел посетить роскошный «Пупп», побывал в «Бристоле» и теперь вошел в небольшой, но весьма уютный холл «Астории».
— Какие новости? — Бифштекс галантно улыбнулся Еве Павлувой, сидевшей за конторкой. — Никаких подозрительных лиц не появлялось?
Павлува очаровательно улыбнулась:
— Наоборот, новый постоялец — оберст Эрих фон Бломберг. Двухметровый красавец герой, после ранений поправляет здоровье. Прибыл с фронта. — Открыла сейф. — Вот, Франц, его документы…
Бифштекс перелистал странички офицерского билета, одобрительно кивая:
— Оберст Тринадцатой резервной дивизии Юго-Восточного фронта. На фото — красивое, мужественное лицо настоящего арийца. И сколько наград! Достойный человек. — Стал перечитывать врачебное заключение, задумчиво произнес: — Получил тяжелое проникающее ранение в область брюшины, операцию под общим наркозом перенес всего семь дней назад. — Но что-то беспокоило Бифштекса, он вновь стал листать офицерский билет, и его взгляд вновь остановился на фотографии. Где-то это лицо он уже видел. Где?
У Бифштекса была замечательная память, но на сей раз он так и не вспомнил, где прежде видел оберста, а видел он его портрет в газетах.
Ева ехидным голосом вдруг протянула:
— Наш воздух и впрямь оказывает на мужчин прямо-таки волшебное действие, — и замолчала, с интересом наблюдая за выражением лица Бифштекса.
Тот моментально нацелил на Еву здоровое левое ухо и спросил:
— Это вы о чем, дражайшая?
— Наша Стефания Фукс вчера с врачебными рекомендациями заглянула в номер к оберсту на минутку и врачевала его там без малого два часа.
Бифштекс заинтересовался еще больше:
— На что намекаете?
Ева многозначительно потупила взор:
— Стефания имела вид совершенно утомленный, но вполне счастливый. — Приблизила уста к уху собеседника. — Она со мной поделилась впечатлением, сказала: «Не знаю, каким бывает в постели этот оберст, когда здоровый, но после тяжелого ранения он бесподобен!»
Бифштекс задумчиво пожевал губами и прямиком отправился в кабинет к Стефании. Та, несколько смущаясь, подтвердила свое восхищение недавно прооперированным оберстом. Бифштекс спросил:
— А рана-то хоть есть на теле?
— Тело видела, а рану нет, потому что оберст забинтован и бинты держатся хорошо.
Задумчивый Бифштекс вновь спустился в рецепцию к Еве Павлувой. Разговор перешел на вечную тему курортных местечек — к сплетням о постояльцах. Ева спросила:
— Я слыхала, что в «Пуппе» остановился главный хирург германской армии. Штат большой с ним?
Бифштекс ответил:
— Да, к нам пожаловал сам генерал Фердинанд Зауэрбрух. Вместе с ним прибыл его врач по почечным заболеваниям, ординарец и еще три офицера. Живет генерал скромно, женщин в номер не приглашает, лишь пьет усердно воды и читает книги, которые привез с собой. Порядочный человек! Я утром зашел к генералу, засвидетельствовал почтение, спросил о нуждах. Так он скромно ответил: «Благодарю, Карлсбад — райский уголок, и народ тут ангелы — доброжелательны, приветливы. А полезным я сам готов быть. Мой офицер завтра ранним утром вылетает на аэроплане в Берлин, оттуда следует доставить последние приказы командования. Если у вас есть необходимость, то вы можете отправить в Берлин письмо или посылочку!» Каков?
— Просто душка! — вздохнула Ева. — И говорят, что собой он весьма хорош… — Она осеклась на полуслове, расцвела улыбкой, начала кланяться. — Добрый день, господин оберст! Как ваше здоровье?
По лестнице, болезненно согнувшись, как ходят люди, перенесшие тяжелую операцию, медленно спускался двухметровый оберст. Он приветливо помахал рукой Еве и Бифштексу:
— Я не был у вас лет тридцать, пойду прогуляюсь по живописным окрестностям! — и медленно заковылял к выходу.
Швейцар предупредительно открыл тяжелую дверь.
Бифштекс отрицательно помотал головой:
— Стефания рассказывает нам сказки! Оберст едва ходит, где уж ему проявлять амурную прыть. — Он демонстративно достал карманные часы, покачал головой: — А времени уже много, пора идти домой обедать!
Ева, знавшая эту уловку, произнесла:
— Дорогой Франц, окажите честь нашему ресторану, отобедайте у нас! Форель у нас паровая…
— Ну, если просите, — согласился Бифштекс, — из уважения к вашей красоте, дорогая Ева, так и быть, отобедаю. — И отправился в ресторан.
Ошеломляющая новость
Всякий разумный человек знает: сытый добрей голодного.
Для Бифштекса прием пищи был столь же серьезным делом, как для дома Гогенцоллернов начало мировой войны. Во время трапезы начальник полиции не любил ни посторонних людей, ни отвлекающих разговоров.
