— Вот что, дружок! Обратись с просьбой к своему новому пациенту — Керенскому, он тебе поможет получить разрешение на поездку к государю.
Рошковский выдавил из лимона сок на жирную устрицу, заглотнул ее, промыл горло крошечной рюмкой коньяку, блаженно зажмурил глаза. В этой позе он оставался больше минуты и наконец соизволил ответить:
— Нет, мой друг, ничего не выйдет. Во-первых, Керенский не захочет лишаться такого доктора, как я…
— Так ты скажи, что проведешь осмотр государя и его семьи, сделаешь необходимый ремонт и тут же вернешься обратно. Пусть он тебе командировку выпишет всего на две недели.
Рошковский заскучал. Он понимал, что Соколов, как могучий борец на арене, дожмет его, уложит на лопатки, но вся его сибаритская натура не желала влезать в эту опасную авантюру. Он сердито помотал головой:
— Да не хочу я туда ехать…
— А ты, гений зубной полости, в Тобольск и не поедешь. Поеду по твоим документам я. Тем более что мы с тобой внешне малость похожи…
Рошковский горько усмехнулся:
— Особенно моя лысина на твои вихры похожа.
— Ростом ты удался, дамы тают от одного твоего прикосновения, это я сам видел. Завидно аж.
Рошковский, протестуя, что-то залепетал, но Соколов уже не слушал. Он поманил к себе метрдотеля:
— Братец, принеси чернильный прибор и бумагу.
…Вскоре, отпивая глотками сотерн, Соколов диктовал, а Рошковский, склонив голову набок и от усердия высунув изо рта кончик языка, царапал:
«Многоуважаемый Александр Федорович! Повторно обращаюсь к министрам Временного правительства с просьбой разрешить мне съездить на две недели в Тобольск. Вам известно, что я являюсь основным лечащим стоматологом бывшего государя и его семейных. Случилось так, что я не имел возможности сделать профилактический осмотр зубной полости бывшему государю, а также осмотреть и провести необходимое лечение членам его семьи, ибо меня не сочли нужным предупредить об отправке названных персон в Тобольск.
Александр Федорович! Мой врачебный долг — наблюдать пациентов, которых я обслуживаю, тем более что в Тобольске вряд ли возможно квалифицированное лечение. Надеюсь на положительное решение этого вопроса, с глубоким уважением, Виктор Рошковский».
Соколов прочитал, исправил две грамматические ошибки и удовлетворенно сказал:
— Теперь твоя совесть перед родиной чиста! Завтра же вручи Керенскому, и пусть при тебе подпишет. — Малость подумал, предложил: — Может, мне прийти, душевно подтолкнуть главнокомандующего?
Рошковский искренне перепугался:
— Только не это! В случае отказа от твоего подталкивания Керенский может вылететь в окно, а у меня высокий третий этаж, не желаю! Обещаю, сам договорюсь. Думаю, Александр Федорович мне не откажет…
Соколов миролюбивым тоном отвечал:
— Что ж, откажет — ему хуже будет. Я ведь присягу государю давал, а не этому… в галифе.
Под стук колес
Прошло долгих полтора месяца с того дня, как Рошковский, выполняя то ли просьбу, то ли требование графа Соколова, передал прошение Керенскому с просьбой посетить бывшего государя в Тобольске.
Ожидание — это наказание, которое посылает нам Бог за наши грехи. Соколов весь извелся. Только однажды было веселое развлечение. Вечером гений сыска сидел за шахматным столиком и разыгрывал с Рошковским партию.
В дверь кто-то настойчиво зазвонил. Как вскоре выяснилось, с обыском и, естественно, с неизменной выемкой явились три бандюгана в бушлатах и бескозырках, а с ними старший — в кожаной кепке, из-под козырька которой свисал на глаза чубчик.
В прихожей Чубчик схватил горничную Машу за нежное место, за что тут же получил кулаком в глаз. Он начал нецензурно выражаться и даже выстрелил из револьвера в потолок, сделав в нем дырочку.
На шум появился Соколов. Вежливо спросил:
— Молодой человек, почему выражаетесь при женщине? И тишину выстрелами нарушаете?
Чубчик, ростом чуть выше пупка графа, задрал нос и просипел сифиличным голосом:
— Ты, в натуре, буржуй, что ль? Я тебе зенки выколю…
Матросы, глядя на приятеля, посмеивались, ибо привыкли, что их революционная наглость не встречает отпора.
Соколов повернулся к горничной:
— Маша, открой, пожалуйста, окно пошире.
Просьба была исполнена.
Матросы с любопытством следили за происходящим.
Соколов подошел к Чубчику:
— Бегом, рвань пролетарская, в окно — марш!
Чубчик было начал издевательски хохотать, но Соколов поднял его — легко, словно гнилую деревяшку, — и, размахнувшись, швырнул в окно.
Раздался дикий крик, потом звук удара тела о булыжную мостовую, и все стихло.
Соколов повернулся к матросам:
— Революционеры хреновы, ублюдки ленинские, у меня демократия: выбирайте, куда прыгать будете? В окно или на лестницу? — И, отвешивая кулаками и ногами пинки, выкинул из квартиры сухопутных матросов.
Рошковский, продолжая сидеть за шахматным столиком, с интеллигентским любопытством наблюдал за батальной сценой.
Соколов сказал:
— Витя, сходи завтра к бюрократам в правительственную канцелярию, выясни, почему они не дают ответа на твое прошение.
Рошковский, отложив дела, утром направился в канцелярию. Спросил:
— Когда разрешение будет готово?
Чиновники правительства народ самый ужасный.
С равнодушным презрением отвечали:
— Подождете, без вас работой завалены.
Соколов, узнав о невежливом приеме, обещал:
— Пойду в канцелярию и всем этим козлобородым уши поотрываю!
Можно не сомневаться, что сию угрозу граф привел бы в действие. Как вдруг однажды появился посыльный. Он дал Рошковскому расписаться в замусоленной книге и вручил конверт с сургучной печатью.
Соколов молча и с любопытством наблюдал, как его приятель сломал коричневую печать, вынул из пакета несколько бумажек, кислым голосом протянул:
— Во-от, разреше-ние… И просьба зайти в следующую среду в канцелярию с фото для оформления удостоверения личности, разрешения поселиться в одном доме с бывшим царем и его семьей и получения лимита на поезд.
Соколов хлопнул приятеля по плечу и счастливым голосом произнес:
— Прекрасно! Оформляй все, что необходимо. Я готов уехать хоть сей миг. И не дуйся на меня, ведь не своей радости ищу, а выполняю долг. Понимаешь — долг! Каждый из нас связан в этой жизни долгом, и тот, кто пренебрегает им, идет против Создателя.
Рошковский сделал все, как того требовало дело, и на сердце у него было тяжело. Он размышлял: «А если узнают, что это не я, а сам Соколов путешествует по чужим документам? Что тогда будет со мной?»
