Сегодня утром за завтраком не смеялся никто. Рядом с тарелкой Евы лежала темно-серая папка. В ней находились показания Яна Краля, которые он дал два года назад следователю и которые Ева должна была переводить сегодня в суде. Накануне вечером она дважды прочла показания. Если все, что пережил и видел господин Краль, правда, чудо, что он еще жив. Отпивая кофе, Ева попыталась представить себе, как он выглядит, этот господин Краль. Наверно, сгорбленный, скорбный. Тут Штефан принялся ныть, что мама делает ему в школу не тот бутерброд.
– Я не люблю копченую колбасу. Она противная.
– Салями?
– Еще противнее! Фу! Меня от нее тошнит.
– Но что-то нужно положить тебе на хлеб. Или просто масло?
– Фи, масло противное!
Тут Ева взяла папку и легонько стукнула Штефана по затылку.
– Немедленно прекрати вести себя как маленький.
Штефан с удивлением посмотрел на сестру, но та встала и вышла из кухни.
– А ты не хочешь взять бутерброд, Ева?
– Я могу поесть в доме культуры, мама. Там есть столовая.
В прихожей Ева надела шерстяное пальто и осмотрела себя в зеркале. Бледная, почти белая, колени мягкие, как пудинг, в животе такое ощущение, как будто его только что выпотрошил мохнатый зверь. И, прислушиваясь к тишине на кухне, молчанию матери и сестры, она призналась себе, что чувство, нараставшее в ней в течение нескольких дней, был страх. Ева попыталась понять, чего же она больше всего боится. Того ли, что придется говорить перед большим количеством людей, искать точный перевод? Или это страх, что она не поймет? Или как раз что слишком хорошо поймет? Ева засунула папку в кожаный портфель, который сама себе подарила три года назад после сданного на получение переводческого сертификата экзамена, надела шляпу и крикнула в сторону кухни: «До свидания!» Ответ «Покеда!» она получила только от Штефана.
* * *
Это был один из дней вообще без погоды – ни восхода, ни захода, сплошь серый, ни теплый, ни холодный. О снеге остались одни воспоминания. Весь путь Ева прошла пешком. И с каждым шагом ее покидало мужество, оно утекало, как талая вода в водосток, и, когда она дошла до дома культуры, почти совсем вытекло. Но войдя в переполненное фойе, где толкались репортеры, операторы с тяжелыми камерами, узнав некоторых подсудимых, которые жали друг другу руки, заметив полицейских, которые отдали честь главному подсудимому, услышав слишком громкие разговоры мужчин, увидев их уверенные движения, а также тихих, встревоженных людей, которые стояли в стороне или сбились в группки, Ева решила, что все правильно.
* * *
В зале и в полдень не стало светлее, слегка запотевшие стекла приобрели матово-серый оттенок. Служитель включил верхнее освещение, круглые светильники показались большими светящимися пузырями. Хотя некоторые окна были приоткрыты, в зале стояла духота. Пахло сырой шерстью, кожей и мокрой псиной.
Принеся присягу, переводчики сели на стороне обвинения. Еве достался стул прямо за Давидом Миллером. Она вынула из портфеля темную папку и, положив ее на стол, посмотрела на рыжие, отросшие на затылке волосы Давида. Сзади он казался мальчиком. Прямо как Штефан, с которым иногда случались детские истерики. Давид быстро просматривал документы и передавал их светловолосому.
Со скамьи подсудимых встал высокий мужчина. Порывшись в складках мантии, он достал серебряные часы на цепочке, открыл крышку и рассеянно взглянул на циферблат. Мягкое удлиненное лицо и белый галстук напомнили Еве Братца Кролика из «Алисы в стране чудес», которую они со Штефаном не любили, так как эту самую страну чудес населяли исключительно неприятные существа. Братец Кролик, будучи защитником семи подсудимых, подал ходатайство с просьбой выслушать в качестве свидетельниц супругу подсудимого номер четыре и супругу главного подсудимого. Ева поискала на зрительских трибунах женщину в шляпке, от которой слабо пахло розами, но во множестве людей ее не увидела. Встал светловолосый. Он заявил, что обвинение отклоняет ходатайство. От свидетельниц трудно ожидать новых сведений, супруги не могут быть беспристрастны. Кроме того, они могут утаить часть сведений, если таковые усугубят положение подсудимых. Началась перепалка между защитником и заместителем генерального прокурора по вопросу о количестве свидетелей защиты. Ева знала, что первым сегодня будет приглашен Ян Краль. Она раскрыла папку и подумала, что вот супругу Яна Краля выслушать не удастся. Последний раз он видел ее первого ноября сорок второго года.
Председательствующий судья принял решение удовлетворить ходатайство защиты. Братец Кролик с довольным видом захлопнул крышку часов. Cветловолосый сел, отпил глоток воды из стакана, хотя пить совсем не хотел, и скрестил руки. Его коллеги обменялись взглядами. Давид Миллер наклонился к светловолосому и что-то ему прошептал. Тот резко покачал головой. Судья сказал:
– Суд приступает к исследованию доказательств. Пригласите свидетеля Яна Краля.
Светловолосый повернулся к Еве и хотел дать ей знак. Но она уже встала и пошла к свидетельской трибуне. Полицейский провел вперед солидного немолодого мужчину. В темно-синем костюме у Яна Краля был весьма импозантный вид, как будто он сам адвокат, а может, и американская кинозвезда. Из документов Еве было известно, что он работает архитектором в Кракове. Ян Краль держался подчеркнуто прямо. Ева попыталась перехватить его взгляд, но свидетель сквозь прямоугольные очки неотрывно смотрел прямо, на судейский стол. Он не повел головой и влево, к скамье подсудимых. Краль остановился возле Евы, и она приготовилась пожать ему руку. Но он не обратил на нее ни малейшего внимания, полностью сосредоточившись на председательствующем судье. Тот попросил его сесть. Ян Краль сел за длинную сторону стола лицом к суду. Ева села не рядом с ним, а с торца стола, как ей было велено. На столе стояли два микрофона, простой графин с водой и два стакана.
Суд начал с установления личности свидетеля – имя, дата рождения, место жительства, профессия. Ян Краль немного говорил по-немецки и на простые вопросы отвечал сам, кратко и громко. Еве пока нечего было делать, и она начала двигать блокнот и карандаш, наконец они легли безупречно аккуратно. Потом Ева сбоку начала смотреть на профиль свидетеля. Запоминающиеся очки, смуглый, свежевыбрит, на энергичном подбородке небольшой шрам. Под правым ухом Ева заметила оставшуюся капельку крема для бритья. Она сделала глубокий вдох и почувствовала запах терпкого мыла.
Давид Миллер со своего места наблюдал за Евой, сидевшей к нему почти спиной. Он смотрел на женственные плечи, сильный узел волос, несомненно, не накладной, никаких этих смешных круглых подушечек, которыми пользовалось большинство женщин. И, сведя брови, он опять непонятно почему разозлился. У него болела голова, так как ночью он изрядно погулял с коллегами из прокуратуры – не было только начальника и светловолосого. На Бергерштрассе, в развеселом квартале, они сначала пошли в бар «Мокка», где пили и смотрели на женщин, которые медленно раздевались под музыку. Дальше Давид двинулся один и зашел в пивную «У Сузи», где гремели шлягеры. За стойкой сидели полуголые женщины, и через двадцать минут Давид удалился в заднюю комнату с той из них, которая меньше всего была похожа на его мать.
