– Папа, пожар! Напротив, в четырнадцатом!
Ева набрала номер 112, запыхаясь, два раза прокричала в трубку адрес, пока там наконец поняли. Двери родительской спальни и комнаты Штефана распахнулись, только Аннегреты не было видно, наверно, еще не вернулась с ночной смены. Людвиг, вовсе не заспанный, спросил:
– Где?
– Напротив, у Пеншуков!
Людвиг в чем был выбежал из квартиры. Штефан, вокруг которого скакал и испуганно тявкал Пурцель, хотел было за ним, но Эдит поймала сына за ворот пижамы.
– Ты никуда не пойдешь!
Ева тем временем повесила трубку.
– Они приедут. Пожарные приедут.
Эдит кивнула, набросила халат, прошла к двери, потом подумала, вернулась, открыла шкаф в прихожей, достала оттуда пару сложенных одеял и вышла вслед за мужем на улицу. Пурцель тоже выскочил из квартиры. Штефан опять захотел вниз.
– Мама! Я тоже хочу!
Ева с силой удержала его.
– Отпусти! – захныкал он.
Ева подняла его, он принялся сучить ногами и больно стукнул ее по ноге, успокоившись, только когда Ева поднесла его к окну в своей комнате.
– Отсюда все видно.
Ева со Штефаном смотрели в окно, как отец в потертой пижаме и тапках, которые мог потерять в любую секунду, изо всех сил бежит по улице и вопит:
– Пожар! Пожар!
Вот он нажимает на все кнопки возле входной двери, молотит в дверь, опять звонит. В квартирах постепенно стал зажигаться свет. Эдит с одеялами перешла улицу и сказала что-то Людвигу. Тот показал на арку, которая вела на задний двор, и Эдит по палисаднику перед домом вернулась к тротуару и зашла в арку. Мерцание за входной дверью тем временем заполнило все стекло. Наверху открывались окна. Кто-то высунулся. Людвиг что-то прокричал наверх – Ева не разобрала – человек исчез из окна, но скоро опять выглянул и сбросил что-то вниз, в палисадник. Людвиг нагнулся и, поискав, поднял какой-то предмет. Вернувшись к входной двери, он открыл ее, очевидно, ключом.
– Что папа делает? – испуганно спросил Штефан.
Ева ничего не ответила и, не веря своим глазам, смотрела вниз. Когда отец открыл дверь, огонь стал виден во всей своей красе, пылающий, белый, над ним вился и тянулся к двери черный дым. Людвиг коротко помедлил, затем быстро зашел в дом. Его поглотил дым.
– Господи, что он делает? – прошептала Ева.
На улице из темноты вынырнула бесформенная фигура. Аннегрета. Она остановилась и повернула голову к открытой двери, из которой вырывалось черное облако. Из арки на улицу вышли три закутанных в одеяла человека и остановились возле Аннегреты. Все стали смотреть на горящее парадное. Отца не было видно.
– Сейчас приедут пожарные.
Штефан на руках у Евы дрожал от страха. Ева прислушалась, но ничего не было слышно. Она открыла окно и почувствовала запах дыма. Горящей ткани. Опаленной кожи. Отец не показывался.
– Папа! – что было сил завопил Штефан. – Папа!
* * *
Полчаса спустя семья Брунсов – Аннегрета держала Штефана на коленях – и жители пяти из шести квартир дома напротив (пожилые супруги Пеншук, по счастью, гостили у дочери в Кёнигштайне) сидели в зале «Немецкого дома». У всех из-под одеял, которые вынесла им Эдит, выглядывали пижамы и ночные рубашки. В полусне плакал маленький ребенок.
– У вас вид, как после бомбежки, – заметила Эдит.
Они с Евой, обе в халатах, приготовили для взрослых чай, а для детей какао. Людвига чествовали как героя. Еще до приезда пожарных он «под угрозой жизни», эти слова прозвучали не раз, вытолкал из дома на улицу ярко пылающую детскую коляску и теперь сидел за столом – Эдит тоже укутала его одеялом, – держа руки в миске с ледяной водой. Ожог, однако, был поверхностным.
– Я же повар, привык к совсем другим температурам, – тоже не в первый уже раз сказал Людвиг.
Но по побелевшему носу отца Ева поняла, что его действия не были вовсе безопасны. Пожарные появились вскоре после того, как Людвиг вошел в горящее парадное. Один на ходу спрыгнул с машины и ручным огнетушителем потушил детскую коляску, медленно катившуюся по направлению к «Немецкому дому». Коляска остановилась посреди улицы, как странная покореженная машина; с нее, покачиваясь, свисали раскаленные металлические рейки. Она принадлежала молодой семье, с которой Ева еще не была знакома. Сейчас темноволосая женщина – жена – на ломаном немецком благодарила ее за чай. На руках у нее крепко спал ребенок. Муж, хрупкого сложения мужчина, горестно вздыхал. Наверно, думал о том, как ему теперь оплатить новую коляску. Эдит шепнула Еве, что это семья Джордано, гастарбайтеры из итальянского Неаполя, приехали совсем недавно.
– Я правильно произношу ваше имя? – спросила Эдит, и фрау Джордано улыбнулась.
Из-за войлочной занавеси в зал вошел брандмейстер в темно-синей форме. Штефан напрягся на коленях у Аннегреты и восхищенно на него уставился. Остальные тоже прервали разговоры – в основном о том, кто же устроил пожар. Подросток? Сумасшедший? Брандмейстер прокашлялся и с некоторым упреком в голосе сказал, что огонь перекинулся на стены, которые никуда не годятся, так как не отвечают требованиям противопожарной безопасности. Все смотрели на него, как будто их застигли на месте преступления, хотя никто из присутствовавших не нес ответственности за решения владельца противоположного дома. Брандмейстер выдержал театральную паузу и заявил, что опасность уже миновала и можно возвращаться домой. Однако квартиры придется как следует проветрить. Фрау Джордано шепотом переводила мужу. Тот при этом так тяжко вздыхал, что все невольно рассмеялись. Раздались аплодисменты. Людвиг отодвинул миску с водой, сбросил одеяло, в своей любимой пижаме прошел за стойку и щедро разлил всем по шнапсу – за пережитое волнение. Женщин тоже заставили выпить, только брандмейстер отказался. Эдит опрокинула рюмку, ее передернуло, и она тихо сказала:
– Господи, как я рада, что ни с кем ничего не случилось.
Ева видела, что отец тоже очень рад счастливому исходу для соседей напротив. Хотя можно было расходиться по домам, он разлил нежданным гостям по второй и чокнулся с ними, сияя, как намасленный блин. Ева встала и взяла удивившегося отца под руку, а мать, которая, улыбаясь, смотрела на них, расцеловала в обе щеки. Аннегрета насмешливо поджала губы. Ева бросила на нее упрямый взгляд. Она понимала, что эти нежности от шнапса, да еще ночью. Но и от любви тоже.
* * *
Через несколько дней произошло событие, глубоко потрясшее Еву. Был четверг, шло судебное заседание. Весна уже давно закрепилась в городе, нечеткие за окнами деревья наливались зеленью. Все в зале казались какими-то вялыми. Обычно воинственно настроенные подсудимые словно погрузились в себя. Лунообразное лицо председательствующего судьи низко склонилось над столом. Давид тяжело оперся головой на руку. Спал? Даже голоса детей на школьном дворе во время большой перемены звучали глуше, как будто пластинка крутилась на низкой скорости.
