Или боявшийся смотреть в глаза встречным знакомым, бывший депутат Зуев.
Или перебежчики из ЛДПР Кобелев и Пронин, пытавшиеся создавать какие-то свои карликовые партии, самоуверенно полагая, что они не менее талантливы в партийном строительстве, чем Жириновский.
Или покойный Венгеровский, который считал то же самое и, много лет проклиная Жириновского за лишение поста вице-спикера Думы, свел себя в могилу.
Был, например, еще и либерал-демократ Николай Курьянович из далекого городка Тулуна Иркутской области, известного лишь тюрьмой, в которой отбывал наказание «крестный отец» российского криминального мира Вячеслав Иваньков (Япончик), и тоже воспылавший лютой ненавистью к своему бывшему, горячо любимому вождю и пинающий его теперь при каждом удобном случае. Но не из-за утраты возможности посещать думские буфеты или жить в Москве (он получил-таки квартиру в столице), а из-за отлучения от большой политики.
А вот его курский однопартиец, бывший башмачник (мастер по ремонту обуви) Юрий Руда кидался в высоких думских кабинетах на пол и бился в натуральной истерике, чтобы оставить за собой служебную квартиру в Москве. И молодец, добился своего!..
Вот и Тишковская тоже не хотела возвращаться в Ярославль, но пришлось.
И когда о ней стали забывать (а Тишковская все еще не теряла надежды вернуться в Госдуму), она решила о себе напомнить, подав в Мещанский районный суд города Москвы иск против Жириновского о защите своей чести и достоинства.
Основанием для иска послужило одно сообщение пресс-службы фракции ЛДПР в Государственной думе, которое в виде фотокопии было приложено истицей к ее заявлению.
В этом сообщении говорилось о том, что Жириновский правильно оттаскал за волосы Тишковскую. Потому, что она, дескать, занимая либеральную, враждебную русскому народу позицию, мало чем отличается от таких же блондинок из Прибалтики — «белокурых бестий», которые стреляют в Чечне из снайперских винтовок в русских солдат…
Документ был датирован 11 сентября 1995 года, но так как к лету 1998 года трехлетний срок исковой давности еще не истек, «белокурая бестия» Тишковская решила воспользоваться своим правом на обращение в суд.
Между тем под текстом не было никакой подписи, исходящий номер не соответствовал принятой в Думе нумерации подобных документов, а оригинала текста у Тишковской не оказалось.
Помимо Жириновского, ответчиком по иску была заявлена фракция ЛДПР.
Но мы с Вольфовичем узнали об этом иске Тишковской только тогда, когда в прессе появились сообщения о том, что Мещанский районный суд заочным решением взыскал по нему с фракции ЛДПР в пользу истицы 20 тысяч рублей.
Я немедленно направил жалобу в Мосгорсуд, пояснив, что, во-первых, мы не получали никаких повесток из районного суда и не знали об этом деле, а во-вторых, фракция ЛДПР, как и любая другая партийная фракция в Думе, не является юридическими лицом, а следовательно, не может быть и ответчиком в суде.
Разумеется, после таких пояснений Мосгорсуд отменил решение районного суда, вернув дело туда на новое рассмотрение.
И на первом же заседании в Мещанском суде было установлено, что надлежащим ответчиком по данному делу может быть только сама Государственная дума.
Тишковская выступила категорически против этого. И я ее прекрасно понимал, ведь она не хотела втягивать руководство Думы в судебную тяжбу.
Но судья согласилась не с ее, а с моими доводами.
Тишковская жутко расстроилась. Ей бы в тот момент остановиться и отказаться от иска, но она все еще упрямо хотела судиться.
На следующем заседании (когда в суд пришел юрисконсульт аппарата Думы и, естественно, стал сразу моим союзником, ведь мы выступали с ним на одной стороне) Тишковская сбивчиво изложила суть своих требований. Потом, периодически переходя на повышенные тона, она принялась ругать Жириновского и жириновцев, «уничтоживших все доказательства и пытающихся сейчас переложить ответственность на уважаемое руководство Госдумы».
Представитель этого самого руководства воспринял ее слова как «верх цинизма» и «бред взбесившейся бабы», которая «сама затеяла всю эту судебную тяжбу».
Но потом нас немного повеселил ее адвокат. Это был преклонного возраста мужчина с крашеными пегими волосами, одетый в видавший виды костюм откуда-то из 80-х годов.
Как только судья приступила к оглашению материалов дела, он начал просить, чтобы она читала погромче.
— Я ничего не слышу! — возмущался адвокат через каждые пять минут.
— Я читаю достаточно громко, — не выдержала в конце концов судья.
— Тогда закройте окно! — потребовал он. — На улице шум, и я ничего здесь не слышу!
— Но вы же до этого сами просили, чтобы я открыла окно, потому что вам, видите ли, жарко!
— Да, мне жарко! И я ничего не слышу! А кроме того, — он аж побагровел от возмущения, — кроме того, у меня плохой стул!
Мы с юристом Госдумы засмеялись. Заулыбалась и секретарь суда, но судья, сдержав улыбку, велела ей все-таки окно прикрыть.
— Да-да, — продолжал возмущаться адвокат, с вызовом глядя на всех нас, — ничего смешного! Тут вся мебель шатается! Всё развалили! И это называется суд? Позор!..
Какое решение вынесла судья, думаю, ясно: Евгении Тишковской в иске было отказано.
* * *
Через несколько лет, в 2004–2005 годах, именно в этом суде в первый раз были осуждены Михаил Ходорковский и Платон Лебедев. Вот так же — в душном и тесном зале, под перезвон трамваев за окном, шум машин и крики «Позор!».
Ходорковский с Лебедевым говорили на том процессе мало и больше улыбались. Не слишком много выступали и их адвокаты. Генрих Падва, например, выступал в прениях всего четыре часа, — и это было самое длинное выступление защитников Ходорковского, чем так восхищалась тогда вся либеральная пресса! Все остальные адвокаты выступали в прениях гораздо меньше. Но можно ли за это время опровергнуть то, что затем легло в приговор, который судья Елена Максимова зачитывала целую неделю?! А ведь обвинение Ходорковского и Лебедева строилось на массе документов — бухгалтерских отчетах, аудиторских заключениях, схемах, расчетах и судебных экспертизах, которые нуждались в анализе и оценке защиты. И подсудимым, по правде говоря, лучше было бы нанять в помощь Падве группу аудиторов, чтобы терпеливо, без эмоций и политических заявлений хоть неделю или две подряд растолковывать суду несостоятельность обвинений.
Да, заказной характер того дела был очевиден и обвинительный приговор, вероятно, предрешен, но бороться все равно было надо и бороться с помощью специалистов в области производства и финансов, а не с помощью команды пустобрехов-адвокатов, не смыслящих хорошо ни в том, ни в другом. Тогда, может быть, и срок был бы поменьше — не намного, но все-таки. Ведь если власть и хотела осудить зарвавшегося, по ее мнению, олигарха, то вряд ли ей было принципиально важно, сколько лет колонии он в итоге получит — восемь или пять.
