Впрочем, сосед Изместьева по «Белому лебедю» Юрий Титович Шутов, хотя, не в пример экс-сенатору, был и умен, и талантлив, и решителен, но даже он не смог ничего поделать с воцарившимся в правоохранительных органах беспределом, так как его «злым ангелом» являлся не кто иной, как бывший коллега по работе в мэрии Санкт-Петербурга Владимир Путин. А это, согласитесь, гораздо круче, чем даже всесильный башкирский бабай Муртаза Рахимов!..
Но если Изместьев никаких преступлений, тем более убийств, не совершал, то, спрашивается, почему козлом отпущения избрали именно его?
Этот вопрос о реальных причинах преследования Изместьева всегда мучил всех наблюдателей. И когда его в сто первый раз задали журналисты участникам очередной пресс-конференции, посвященной процессу над Изместьевым, правозащитник А. Бабушкин ответил так:
— Нужна была фигура, на которую не стыдно было свалить ряд убийств, произошедших во время приватизации семьей Рахимовых топливно-энергетического комплекса Башкирии, да и отобрать у Изместьева бизнес тоже не помешало…
Возможно, так оно и было, хотя кому-то наверняка это объяснение покажется малоубедительным: бизнес у Изместьева все же не был столь большим, как, к примеру, у Ходорковского. И чтобы отобрать у Изместьева этот бизнес, достаточно было просто отстранить его от нефтяной трубы, что в итоге и было сделано без всякой шумихи. К тому же олигарх Ходорковский «влез в политику», поддержав оппозицию, чего ему, говорят, не простил сам Путин, а сенатор Изместьев, наоборот, всегда был лоялен к властям. Так зачем же его столь сурово наказывать?..
И тут к сказанному правозащитником я могу добавить только одно: Изместьев слишком много знал. И не умел держать язык за зубами.
В какой-то момент он, видимо, стал представлять реальную угрозу не только для башкирских и татарских руководителей, с которыми доверительно общался все предыдущие годы, но и для ближайшего окружения кремлевского правителя. А все потому, что если Ходорковский использовал коррупционные связи только по мере необходимости, то весь бизнес Изместьева, на мой взгляд, строился и существовал исключительно на этих связях.
Как-то раз, придя к Изместьеву в Лефортово, я застал его в подавленном состоянии.
Оказалось, что кто-то донес до сведения Минтимера Шаймиева, президента Татарстана, информацию о том, что Изместьев якобы дает показания, и показания эти касаются Шаймиева и Рахимова.
— Что делать? Что делать? — вздыхал он, нервно вышагивая по кабинету из угла в угол.
— А откуда тебе про это известно? — спросил я.
— Письмо передали. Человек пишет, что Шаймиев его встревоженно расспрашивал: так это или нет? Теперь все, пизд…ц. Это все эфээсбэшники сделали.
Выяснив подробности, я успокоил Изместьева:
— Сильно не переживай. Я тебе помогу.
— Как? — удивился Изместьев. — О чем ты говоришь! Новость из Казани просто парализовала его ум и волю.
— Скоро узнаешь, — ответил я и объяснил, что задумал.
Через несколько дней газета «Коммерсантъ» опубликовала небольшую заметку о деле Изместьева, где, со ссылкой на меня, говорилось, что бывший сенатор от Башкортостана «по-прежнему не признает себя виновным и не дает никаких показаний».
На какое-то время эта проблема была снята, и Изместьев даже повеселел.
Но вскоре его (бывшего сенатора, носителя государственных секретов) неожиданно перевели из Лефортово в Бутырку, — в многоместную камеру к обычным уголовникам, что явно расходилось с существующей практикой содержания под стражей лиц такой категории.
Случилось это в августе, когда чиновники и политики, кто мог бы вмешаться в данную ситуацию, разъехались в отпуска. Там же, в отпусках, находились и помощники-юристы Изместьева, работавшие с ним еще со времен расцвета его бизнеса. И хотя в подобной ситуации, как, впрочем, и во всех остальных с момента его ареста, ничем реально помочь они не могли, разве что только утереть ему слезы, но Изместьев без них ощущал себя словно без рук.
Но теперь, даже в этом малом, рассчитывать на них не приходилось, и Изместьев, волоча за собой огромные, тяжеленные баулы с одеждой, личными вещами и продуктами, исправно передаваемыми ему в Лефортово, отправился в Бутырскую тюрьму.
— Как бы в отпуск, — пояснил мне остроумный Ли.
Для чего это было сделано?
Ну, во-первых, чтобы показать Изместьеву самое, что называется, дно того «зазеркалья», в котором он оказался.
Во-вторых, чтобы унизить его, продемонстрировав, что следствие не видит разницы между ним и каким-нибудь отмороженным бандитом в «адидасе». И потому экс-сенатора прогнали по грязным коридорам Бутырки из камеры в камеру, каждый раз вытряхивая на пол, якобы для проверки, все его вещи и заставляя их тут же собирать, чтобы снова тащить куда-то в другое место.
— А чего ты сразу не отказался от всего этого барахла еще в Лефортово? — спросил я Изместьева, когда он, с ужасом на лице, рассказал мне о своих мучениях в первые дни пребывания в Бутырке. — Взял бы самое необходимое, а все остальное оставил им, — не возьму, мол, и всё! Или раздал бы зэкам в первой же камере здесь.
— А я не знал, что так можно, — растерянно проговорил Изместьев.
Да, тогда он еще много чего не знал. В том числе и того, как вести себя с сокамерниками. А они (уличная шпана, воры всех мастей, мошенники, наркоманы и убийцы) навязчиво лезли к бывшему сенатору с расспросами и всякими разговорами, курили и галдели в камере сутки напролет, гоняли ночами «коней», искренне радовались самым обычным продуктам из тюремного ларька и более толстому матрасу на своей шконке, походу в баню или на прогулку.
В «элитном» Лефортово он сидел в двухместной камере и зэков в таком количестве, как в Бутырке, никогда не видел. Молчаливые лефортовские надзиратели всегда были подчеркнуто вежливы, чистота кругом почти идеальная, а порядок — военный: подъем-отбой строго по расписанию, и никаких «коней». Тем более не было там никакого «бухла», «косяков», «мобил» и всего прочего, чем наполнена народная Бутырка.
И вот именно возможность нелегально пользоваться в Бутырке мобильным телефоном и есть то третье соображение, ради которого Изместьева этапировали на некоторое время из Лефортово в эту тюрьму.
Опера знали, что рано или поздно он обзаведется там мобильником, а нет, так сами помогли бы ему в этом. И в результате, путем прослушки телефона, они собирались не только отслеживать его связи на воле и контролировать меры, предпринимаемые защитой, но и влиять на самого Изместьева. А для этого у оперов есть много отработанных приемов и самые широкие возможности.
Но первоначально Изместьеву было не до телефона. Общая атмосфера Бутырки и жуть, которую на него нагнали «красные» зэки по заданию оперов, привели к тому, что бывший сенатор оказался на грани нервного срыва: он не мог нормально спать, прекратил бриться, перешел в разговорах со мной на шепот даже тогда, когда этого и не требовалось. Страх обуял его. Теперь главная для него опасность, как он ее понимал, исходила от уголовников.
