— Разумеется, можете. Хотите на машине, а хотите на рейсовом автобусе. Тут до центра города рукой подать.
Мы быстро составили с Эдуардом объяснение о том, с какой целью он хотел приехать на Украину. Потом решили, что я в любом случае его здесь не оставлю, а в Харьков на автобусе поедет Толя Тишин, который и расскажет родителям Лимонова, что произошло на границе.
Так мы и поступили: Анатолий взял одну из сумок с вещами и пошел на автобусную остановку. Вернуться в Москву теперь он должен был поездом. А мы втроем через непродолжительное время, в сопровождении старшего офицера поехали назад — к российскому погранпосту. Там украинский пограничник передал своему российскому коллеге паспорт Лимонова, тот тут же вернул его владельцу, и мы тронулись прочь от этой долбаной «условной» границы.
Первые десять-пятнадцать минут мы ехали молча. На душе у каждого из нас было так мерзко, что говорить совсем не хотелось.
Потом, ближе к Белгороду, я предложил Лимонову не возвращаться сейчас в Москву, а остановиться на день в этом городе.
— Снимем гостиницу, и я завтра съезжу в Харьков и привезу тебе оттуда хотя бы мать, если отец действительно неподъемный. Повидаетесь, поговорите. Часа четыре вам вполне хватит. А потом я ее отвезу назад. Хоть получится, что мы не напрасно съездили…
Лимонов на такой вариант согласился.
В центральной гостинице города мы сняли два номера (один для себя, другой — для ребят, ведь теперь Тишин сможет вернуться в Москву вместе с нами), и на следующий день, с утра пораньше, я вместе с Нечаевым (который уже бывал ранее в Харькове и знал, где жили родители Лимонова) помчался снова к границе.
На этот раз мы преодолели ее быстрее. Украинские пограничники меня узнали и пропустили без задержки, а вот таможенники приказали поставить машину на стоянку досмотра и устроили настоящий шмон.
До Харькова мы все-таки добрались. И нашли нужные нам улицу и дом достаточно легко и быстро.
Сам город напомнил мне польский Вроцлав: дома такой же довоенной и послевоенной постройки — имперский, сталинский архитектурный стиль; широкие улицы, большие площади, много трамвайных линий и зелени.
Но там, где жили родители Лимонова, были сплошные хрущевские пятиэтажки, и этот район напоминал скорее московские спальные кварталы где-нибудь в районе Профсоюзной или на Маршала Жукова до периода их современной, лужковской, застройки.
Квартира Вениамина и Раисы Савенко располагалась на последнем, пятом, этаже такой вот серой панельной коробки с запахом канализации и давно не крашенными стенами в подъезде.
В двухкомнатной квартире с крохотной кухней и раздельным санузлом, когда мы приехали, находились, помимо хозяев, Тишин и еще кто-то из местных нацболов.
Дверь нам открыла сама Раиса Федоровна — седая, маленькая, но еще очень подвижная старушка. Она сразу у порога обняла и расцеловала меня и тут же проводила в спальню, где на высокой, кровати, головой к двери и ногами к окну, лежал в белой нательной рубахе (какие еще в советские времена выдавали солдатам, и я сам когда-то такую носил) Вениамин Иванович.
— Веничка, смотри, вот и Сережа приехал! — радостно сообщила Раиса Федоровна своему мужу. — А мы тебя ждем с самого утра…
Нет, конечно же, они ждали (ждали много лет) своего любимого сына, а я был в данной ситуации, после вчерашних событий, лишь «утешительным призом».
— Наконец-то мы тебя увидели, а то все в газетах читаем да по телевизору… — продолжала говорить Раиса Федоровна. На ней было синее легкое летнее платье с белыми крупными цветами, наверное, самое лучшее в ее гардеробе.
Она усадила меня на стул, стоявший рядом с кроватью. И я теперь смог рассмотреть Вениамина Ивановича. Это был чрезвычайно худой, с практически лысым черепом старик, у которого только в области висков оставались еще редкие пучки седых волос. Он взял своими тонкими руками мою ладонь и принялся гладить ее, словно слепой. Я неотрывно следил за его руками с длинными пальцами, которые, казалось, были такими же прозрачными, как и он сам, — с кожей цвета слоновой кости.
— Тебе было трудно, — сказал он тихим голосом. — Я знаю, я это знаю…
Я молчал.
— Нормально доехали? — спросил он чуть погодя.
— Нормально… Эдуард очень переживает, что так получилось. Он хотел вас увидеть. Может, все-таки отвезти вас?..
— Да куда ему! — ответила за мужа Раиса Федоровна. — Он уже еле встает. Я его на себе в туалет таскаю.
— Нет, я не смогу, — согласился с ней Вениамин Иванович. — Вы поезжайте с Раей, а она мне потом расскажет…
Мы побыли все вместе еще некоторое время. Вениамин Иванович спросил меня о самочувствие сына и о том, как он сейчас выглядит:
— Снова с усами и с бородой?
— Нет, еще без усов… Похож на вас.
Вениамин Иванович впервые за все время улыбнулся. Ему было приятно.
В моих словах не было ни лести, ни лжи: Лимонов и впрямь лицом похож на своего отца, но всем остальным, в том числе и характером, он явно в мать.
Осматривая комнату, где кроме старого, как и всё здесь, платяного шкафа больше ничего и не было (да и не могло поместиться), я заметил лежащую на шкафу гитару.
Раиса Ивановна перехватила мой взгляд и пояснила, кивнув на мужа:
— Это он раньше играл. И пел.
— Что? — откликнулся Вениамин Иванович.
— Ничего. Это я Сереже про твою гитару рассказываю… А вот Эдик не играл. Но петь тоже любит.
— Да, — подтвердил и Вениамин Иванович.
Я сразу вспомнил кадры энтэвэшного репортажа из колонии, где Лимонов поет в лагерном хоре песню Геннадия Гладкова из мультфильма «Бременские музыканты»:
Ничего на свете лучше не-ету,
Чем бродить друзьям по белу све-ету.
Нам дворцов заманчивые своды
Не заменят никогда
свобо-оды…
Кафка!.. Но я, разумеется, промолчал.
(Когда в 2010–2012 годах я работал над музыкальным альбомом «ЛИМОNOFF» на стихи Эдуарда Лимонова, то попросил питерского музыканта Наиля Кадырова использовать в аранжировке песни «Ножик» («Батя, ты мой батя…»), посвященной отцу Лимонова, акустическую гитару, на которой так любил играть и, по словам Лимонова, играл замечательно Вениамин Иванович Савенко. Исполнил ту песню в альбоме земляк Лимонова — харьковчанин Захар Май.)
Через два часа мы приехали в Белгород, где мать, наконец, встретилась с сыном после долгой разлуки и немалых испытаний, выпавших на его долю. Они посидели вместе в гостиничном номере, потом — в просторном холле отеля, где не было людей, но было более прохладно, чем на улице под лучами июльского солнца.
Четыре часа спустя я повез ее назад в Харьков.
