— А что делать? — развел руками я. — Он пишет, просит опубликовать. Да и деньги ему нужны. В партии-то денег нет. Потому вся надежда на книги. А скажешь следователю — отберут «для проверки», и в итоге рукопись окажется где-нибудь в архиве ФСБ. Лет через пятьдесят какие-нибудь исследователи, может быть, их и получат. Или отрывки. А нужно, чтобы книгу читали сейчас! Вот и приходится рисковать. Кто ж ему еще поможет?..
Генрих Павлович знал Лимонова и сочувствовал ему. Он внимательно меня выслушал, понимающе покивал головой и, вздохнув, тихо произнес:
— И все же будьте осторожнее. Удивляюсь я вам!..
В последующие годы мы с Падвой встречались не раз, а недавно он признался мне, что не забыл о наших встречах в Лефортово в 2001-м и даже помнит, как я подарил ему тогда свой дебютный музыкальный альбом.
«Да, — с усмешкой подумал я, — такое и впрямь трудно забыть: коллега-адвокат, занимающийся сложными уголовными делами, вдруг дарит тебе музыкальный альбом с записями собственных рок-композиций да еще под названием “Эротические галлюцинации русского адвоката”!..»
— С тех пор, — улыбнулся Падва, — Лефортово у меня ассоциируется с тобой и твоими песнями. Ты все еще поешь?
— Разве что не танцую, — ответил я, вспомнив вдруг одну из «уток» Андрея Архипова, бывшего пресс-секретаря В. Жириновского, запущенную им в СМИ как раз после выхода того скандального альбома: «Узнав о выпуске адвокатом Беляком рок-альбома, адвокат Резник решил станцевать на сцене Большого театра». Почему Резник? Потому что незадолго до этого мы с Генри Марковичем несколько раз встречались в судах по разные стороны барьера; и если я слыл тогда этаким «адвокатом-экстремистом», представляя интересы Жириновского, разных монархистов, коммунистов, металлистов, панков и защищая Лимонова и нацболов, то Генри Резник был образец адвоката-демократа.
— Выступаешь? — удивился Падва.
— Боже упаси! — успокоил я старого мэтра. — Только сочиняю и записываюсь в студии…
Мои разъяснения, что не пристало адвокату публично выступать с пением песен, удовлетворили Падву.
А я и в самом деле считаю, что звание адвоката ко многому обязывает, и если петь со сцены в составе рок-группы можно любому журналисту или литератору, не зазорно делать это архитекторам, физикам, математикам, историкам, врачам, учителям и даже политикам (ну, для последних это вообще дополнительный пиар!), то адвокату сие, увы, не к лицу.
Уже даже простое сочинительство таких песен адвокатом и запись их в студии — на грани фола. Но там хотя бы тебя никто не видит! И позже люди не всегда соотносят тебя с тем человеком, музыку или голос которого они слышат, а может, по простоте душевной и вовсе воспринимают запись как нечто сакральное — дал, дескать, Господь человеку талант, диктует ему стихи и ноты!..
Но представьте себе какого-нибудь известного вам адвоката поющим на профессиональной сцене рок-н-роллы или блюзы. Или представьте, как он, читая рэп, раскачивается в такт музыке, размахивает, как негр, руками, трясет башкой и делает серьезную рожу на «умной» фразе. Представили?.. Вы пойдете потом к такому адвокату, обратитесь к нему за защитой? Может быть, кто-то и обратится по мелкому делу — ради прикола. Но большинство покрутят пальцем у виска и скажут: «Лабух». И правильно сделают.
Но вернемся к книгам Лимонова.
Все эти годы он не рассказывал, как ему удавалось передавать на волю из тюрем рукописи своих книг и статей. Его спрашивали, но он отделывался общими фразами.
Я знаю, Эдуард не хотел своим признанием подвести меня. Но теперь, полагаю, это лишнее. Дела, как говорится, давно минувших дней. Да и тех, кто работал тогда в Лефортовском замке охранниками и отвечал за порядок, уже там нет, а ФСИН Минюста не несет ответственность за то, что творилось в Лефортово при ФСБ.
И все-таки я не буду делиться подробностями того, каким образом мне удавалось обвести вокруг пальца чекистов в Лефортово или вертухаев в Саратовском централе и выносить из этих тюрем кипы бумаг с рукописями Лимонова. Я лучше поделюсь этим опытом с коллегами, а вдруг он им когда-нибудь да пригодится.
Скажу лишь, что как-то раз в Лефортово меня действительно чуть было не застукали. Но выручила записка одного из обвиняемых по тому же делу — Сергея Аксенова, которую я неосмотрительно принес показать Лимонову. После того как Эдуард прочел записку, я ее порвал (а рвать было не нужно, так как за ходом свиданий всех подследственных с адвокатами в Лефортово наблюдают охранники с помощью скрытых видеокамер) и обрывки сунул себе в карман.
После окончания свидания меня тут же взяли в «оцепление» бдительные чекисты, препроводили в отдельное помещение и предложили «добровольно выдать запрещенные к проносу и выносу из здания следственного изолятора предметы и вещи».
«В противном случае, — заявили они мне, — вы будете подвергнуты обыску».
Подумав пару секунд, я добровольно выдал им обрывки той самой пустяковой записки. Чекисты были просто счастливы! И от идеи обыска отказались.
А в портфеле у меня в тот момент находились рукописи сразу двух книг Лимонова и несколько его статей, предназначенных для «Лимонки» и других газет…
Впоследствии, когда Эдуард уже вышел на свободу, он подарил мне те самые рукописи его книг, которые я столь рискованно и неосмотрительно для себя (тут коллега Падва, безусловно, прав) выносил из тюрем и помогал издавать.
Недавно я их просматривал. И наткнулся на исправление, сделанное моей рукой в тексте «Священных монстров».
«Джон Леннон: жук» было написано Лимоновым, но потом, уже мною, слово «жук» зачеркнуто, рядом сделана надпись «жучило» и поставлена моя роспись. В таком виде рукопись и попала в издательство. И именно так в итоге и было опубликовано в книге: «Джон Леннон: жучило».
И мне вспомнилось, как осенью 2001 года, сидя с Лимоновым в комнате для свиданий в Лефортовской тюрьме (когда уже рукопись «Священных монстров» была у меня дома), мы заговорили с ним о рок-музыке и любимых мною The Beatles и Ленноне (о чем Эдуард знал). Я, как всегда, начал спорить с Лимоновым, защищая Джона как музыканта и artist'а. Но вынужден был согласиться с тем, что Леннон всю жизнь жил в достатке, никогда не принадлежал к рабочему классу, а следовательно, называть его «героем рабочего класса» (по одной из его песен) было не совсем правильно.
— Когда ему выгодно, он всегда прикидывался «пролетарием» или хипарем, а сам жил как типичный изнеженный буржуа, покупая шикарные особняки и апартаменты, — не скрывал своего раздражения Лимонов. — Вот поэтому я и написал про него «жук»!
— Но читатели поймут это как производное от The Beatles — «жуки-ударники» или как там… — возразил я. — А то, что ты имеешь в виду, это по-русски называется «жучило»…
— Да, — подумав, сказал Эдуард. — Исправь там, в рукописи, сам. Пусть будет «жучило».
Сейчас, вспомнив этот эпизод, я хочу тем самым лишь подчеркнуть, что Лимонов — не упертый, самовлюбленный нарцисс, каким его пытаются некоторые представить, а человек умный, знающий себе цену, непростой по характеру, но интересный и легкий в общении, трезвомыслящий и очень рациональный.
