Вот что написал он тогда в своей аннотации:
…Надеюсь, что мое признание в любви к известному русскому адвокату уже не сможет загубить его благопристойной репутации. Очевидно, что сам Беляк целенаправленно и методично обрубает концы всевозможных видов компромата, усердно компрометируя себя со всех сторон. Больше хватать его не за что. Он неуловим и неостановим.
Совмещая в своей фамилии известную ностальгию по белогвардейскому благородству и эротический напор плейбоевского символа — зайца (о зимнюю пору), Сергей все же Серый, а стало быть — волк. Вот это бесконечное перетекание из жертвы в хищника, из «белого» в «красного» (например, чисто «белые» романсы Беляка на абсолютно «красные» лимоновские стихи), вот эта самая неуловимость, сравнимая разве что с многоликостью Будды, позволяют мне смело излить ниже свои страстные чувства к этому герою.
А Сергей истинный герой, и об этом знают все. Он больше чем адвокат, он больше чем музыкант, он больше, чем фотограф и больше чем революционер. Значит, судить его по критериям перечисленных категорий не удастся.
В мою жизнь Сергей Беляк вошел внезапно и навсегда. Теперь уже непонятно, смог бы я терпеливо прозябать в неоднозначной Новой России без тех новых горизонтов, какие он показал на давно набивших оскомину родных просторах. Он показывает, что достаточно переключить свое сознание на героическую волну, как «наша жизнь» снова становится интересней. И мракобесие — это уже не беда, а широчайшее поле для героического сопротивления оному, что музыкальная «тусовка» не выродилась окончательно, а писатель — он все же писатель, уважаемый человек, а не преступник. И конечно, эротика — это не только порнография, но прежде всего — чувство.
Странно, что никто, кроме Беляка, не указывает нам на столь очевидные и элементарные вещи, о которых все словно забыли. То есть кто-то периодически указывает, но никто не показывает. Например, непререкаемый в прошлом для меня авторитет в беззаветном служении чистому искусству БГ теперь поет на дачных вечеринках «Дон-строя», где внимать его «тарабарщине» собираются накачанные силиконом отставные бляди, а ныне — преуспевающие домохозяйки и, не уразумев ни слова, только сетуют: «Когда ж музыка-то нормальная начнется, чтоб потанцевать».
Эх, Владик, Владик!..
Он писал и звонил мне совсем незадолго до смерти, приглашая на свою «неожиданно возникшую выставку», потом зазывал на Бали, зная, что зимой-весной я чаще всего рядом — в Таиланде… Но я был в Испании и как раз в тот день улетал в Венецию…
Он приходил на мои фотовыставки и музыкальные презентации, а я — на его вернисажи и перформансы, фотографировал его то «Гитлером», то «Аллой Пугачевой», то «Усамой бен Ладеном», а то и просто Владиком…
Он сидел у меня дома на полу, рассматривая фотографии в жанре ню, и рассказывал о своих встречах с Пьером и Жилем (знаменитыми французскими художниками — корифеями этого жанра), о родном Ленинграде — Петербурге и о своих творческих планах…
В 2002-м он признался, что встречал Новый год под мои песни, и я помню, как первого января он ждал меня среди сугробов у метро «Новослободская», чтобы в благодарность за музыку подарить мне нарисованную им на огромном ватманском листе новогоднюю елочку…
Он любил фильмы про Джеймса Бонда, но носил псевдоним Монро. Он любил океан, но утонул в луже бассейна…
Десять лет условно
Встречаясь с Лимоновым, я постоянно рассказывал ему о своих делах — новых и старых, и всяких историях, связанных с ними. И он, всегда с интересом слушавший все эти истории, неоднократно советовал мне записать их, считая, что они не только забавны, но и поучительны.
Первый раз, помню, такой совет он дал мне в армянской шашлычной у Красных Ворот — в самом начале 2000 года.
— Я не хочу писать о делах, — возразил тогда я. — Большинство из них освещается в прессе — и нет никакого желания повторять снова все это.
— А ты и не пиши о самих делах, — сказал Эдуард. — Напиши о том, что было скрыто от посторонних глаз, что происходило за кулисами. Именно это и есть самое интересное.
В ту дешевую шашлычную мы с Лимоновым заглянули после того, как вышли из убогого здания Басманного районного суда, — наверное, самого убогого из всех судебных зданий в Москве и по сию пору, несмотря на разительные перемены, происшедшие за последние годы в облике красавицы Москвы. В Басманном суде я участвовал в процессе по делу Михаила Куликова — бывшего капитана ОМОНа, сына генерал-полковника милиции, начальника ГУВД Московской области А. Н. Куликова.
Позднее, в 2006 году, мне пришлось выступать в качестве адвоката и самого Александра Николаевича, который, будучи уже в отставке, проходил свидетелем по делу о коррупции в Федеральном фонде обязательного медицинского страхования. Руководители этого фонда во главе с А. Тарановым, другом тогдашнего одиозного путинского министра здравоохранения М. Зурабова, обвинялись в получении огромных взяток. От тех допросов и очных ставок с участием А. Н. Куликова в Следственном комитете России моя память сохранила лишь воспоминания о следователе по фамилии Филин, который был настолько желчным, несдержанным и имел привычку задавать вопросы, недослушав до конца ответы на них, что меня так и подмывало назвать его дятлом: «Господин Дятел… ой, простите, Филин…»
А Михаилу Куликову и двум его подельникам в 1995 году инкриминировали целый ряд преступлений, начиная от превышения служебных полномочий и должностного подлога до вымогательства, мошенничества и разбоя.
В 90-е годы в России было обычным использование милиции, в том числе и ОМОНа, не только для личной охраны олигархов, полуолигархов и криминальных авторитетов, но и для выбивания денег с должников. И вот Куликов-младший, поддавшись уговорам старого приятеля, в один из майских дней 1995 года поднял свое подразделение милиции особого назначения по тревоге и устроил маски-шоу в офисе фирмы, владелец которой не хотел возвращать долг знакомому этого приятеля. В результате чего Михаил оказался обвиняемым и просидел более года в Матросской Тишине, где его избивали и пытали, принудительно вкалывая наркотики, с целью получения признательных показаний и компромата на отца-генерала.
«Куда смотрели наши правозащитники?» — спросите вы. Отвечу: как всегда, куда-то в сторону.
Меня всегда поражала не их беспринципность (нет, среди них были и есть люди принципиальные и чистые на руку), но политическая ангажированность. К примеру, когда я защищал Лимонова и обращался за поддержкой к нашим правозащитникам, они мне не отказывали — писали и направляли свои обращения и ходатайства в суд, в прокуратуру, а то и самому президенту Путину, но всегда с оговоркой: «Хотя мы и не разделяем политические взгляды Эдуарда Лимонова…»
Точно так же вели себя и многие его коллеги-писатели.
Спрашивается: кому какое дело до того, разделяешь ты лично, литератор Пупкин, или не разделяешь политические взгляды Лимонова? Уж Саратовскому-то областному суду и тем более Путину на это было ровным счетом наплевать.
