Ах, любовь!.. Кто-то считает, что без любви трудно прожить долгое время за решеткой, а кто-то, наоборот, уверен, что любовь увеличивает тяжесть заключения и делает человека более уязвимым. В любом случае, лично я всегда советую своим подзащитным не особо раскрывать душу перед сокамерниками, потому что очень скоро все это могут знать опера и следователи, и как они используют потом эту информацию — одному Богу известно. Да и среди зэков обязательно найдется кто-то, кому будет доставлять удовольствие подшучивать над тобой и твоими чувствами, заставляя переживать.
Но случай со Ждановым — особый. Он — поэт. И парфюмер Некрасов решил извлечь пользу из близкого знакомства с поэтом, попросив того написать стихотворение, посвященное своей подруге. И как бы от него самого. Для этого и рассказывал поэту днем и ночью о том, какая она хорошая да пригожая, чтобы разжечь у того фантазии. И, признаюсь, Некрасову это удалось.
А возможно, ему просто попался не столько впечатлительный поэт, сколько отзывчивый по натуре человек. И встреть Некрасов Лимонова, то, скорее всего, в ответ на свои душевные излияния получил бы потом какую-нибудь едкую ремарку в свой адрес.
А вот Жданов написал и подарил парфюмеру прекрасное, легкое как песня стихотворение «Галина», дополнив его таким посвящением: «Сокамернику Некрасову В. И. для его друга жизни — Галины».
Не силён я в еврейском, в латыни
И по-гречески не разумею,
Но про женское имя Галина
Всё же вам расскажу, как сумею.
Что-то новое в сердце пробилось,
То ль окалина, то ли калина.
Уж давно мне родное не снилось,
А сегодня приснилось — Галина.
Я и раньше романтиком не был,
И не стал им, тем более ныне,
Но, знать, есть над землёю и небо,
А иначе — откуда Галина.
Я-то знаю, всё цену имеет.
Всё равно — миллион иль полтина.
Но бухгалтер во мне вдруг немеет:
Есть бесценное всё же — Галина.
Сколько лжи в человеческой гуще,
С виду образ — внутри образина.
Замыкаюсь чем дальше, тем пуще,
Но есть друг закадычный — Галина.
Всё так зыбко, изменчиво, склизко,
Где ни ступишь — капкан иль трясина,
Но шагаю и знаю, что близко
Островок твердой почвы — Галина.
Из всего, что на свете имею,
Есть одно, что не властно кручине.
И хочу, и надеюсь, и смею.
Ведь кому-то я нужен — Галине.
Не войти дважды в прежнюю реку,
И река заросла уже тиной,
Стану вовсе иным человеком,
А из прошлого — только Галина.
Не силён я в еврейском, в латыни,
И по-гречески не понимаю.
Только женское имя Галина
Ни на что уже не променяю.
— Да, Некрасов сложный человек, — говорит Андрей Жданов. — Олигарх и барин, безусловно… Но в человеке этом как бы совмещались два человека. Как говорится, два в одном. С одной стороны, он — олигарх и барин, развращенный и богатством, и вседозволенностью… И вел он себя в камере, как барин — прислуга и все такое прочее… А с другой стороны… Он ведь по образованию врач и, видимо, крепко засела в нем клятва Гиппократа. Когда в камеру к нам забрасывали, например, какого-нибудь грязного, обосранного, больного бомжа, в голове у Некрасова будто бы тут же переключался какой-то тумблер: он слетал со своей шконки, кидался к этому бомжу, начинал его осматривать, ставил ему диагноз, тащил лекарства, ухаживал за ним, лечил. А потом, когда дело свое сделал, тумблер снова переключался, и он вновь превращался в барина.
Но в июне 2009 года этой камерной идиллии неожиданно пришел конец. И случилось это с появлением в камере одного авторитета.
— Он заехал к нам в хату мимоходом из зоны, транзитом, — рассказывает Жданов. — Фамилию его я уж и не помню, — сколько лет прошло! Но вором в законе он не был, хотя человек серьезный — из блатных, бродяга. Самому лет около сорока, а выглядел на все шестьдесят.
Несколько ходок, все такое…
Ну и, разумеется, этот опытный зэк сразу понял, кто здесь кто. И заметив, что у Некрасова есть прислуга, спросил его:
— А ты ребят предупредил, что они теперь шныри и так шнырями и останутся? Или в темную их используешь?
Дело в том, что эти ребята-первоходки (впервые оказавшиеся в тюрьме) могли и не знать того, что, согласившись прислуживать парфюмеру (мыть за ним посуду, убираться и выполнять прочую мелкую работу, типа пойди-подай-отнеси), они теперь и в любой другой камере или в лагере будут всегда шнырями.
— Нет, — отозвался Некрасов.
— Это не по понятиям, — бродяга сидел за столом, в окружении тех, кто обычно хлебал баланду, когда парфюмер с членами своей семейки жевал салями и пармезан. — Ты обязан был их предупредить. Они же непонимающие. Вы, мол, пацаны, от меня чего-то получите, но знайте: вы — обслуга, шныри. И потом, когда на зону придете, будете тоже шнырями. Ты должен был им это объяснить. Это твой косяк.
— Ну, я… мы… — начал пускать пузыри Некрасов.
— Хорошо, обоснуй, — бродяга разговаривал с олигархом не повышая голоса, и в камере все затихли, прислушиваясь к их разговору.
— Да я обосную двенадцати ворам в законе, — пришел наконец в себя Некрасов.
— Ты мне сначала обоснуй, не двенадцати ворам, а мне одному. Почему ты ребят в темную использовал? И в итоге они теперь шныри, а сами об этом и не знают…
— И по камере пошел ропот, — вспоминает Жданов. — И я не знал, как мне-то себя вести в этой ситуации: какую правильную позицию занять? Ведь я и сам сидел тогда недолго и еще некоторые вещи не понимал. А тут эта гребаная семейка! И, с одной стороны, как я думал, я должен был, наверное, заступаться за эту семейку, но с другой стороны — косяк-то явный… Это только потом я узнал, что в тюрьме каждый отвечает только за себя, а не за соседа по шконке или семейку… А уже чувствовалось, что настрой братвы меняется — появляется агрессия. Конечно, эта агрессия не на меня была направлена, а на Некрасова, но все равно… А тот бродяга сразу стал неформальным лидером: вся братва слушала его открыв рот.
Но разрешилась эта ситуация просто. И быстро.
— Мы знали, что у Некрасова имеются связи и поддержка в администрации тюрьмы, — продолжает вспоминать Жданов. — И вскоре после того, как утром следующего дня его увели на свидание с адвокатами, нам объявили, что в камере будут делать ремонт и, соответственно, все на выход с вещами. И нас всех раскидали по разным камерам и даже по разным корпусам. Потом я встречался с Некрасовым раз или два случайно, когда нас выводили на свидания с адвокатами…
