Я согласился защищать девушек. И готов был даже делать все бесплатно, при условии, что защитники девушек так и останутся работать, а я буду помогать им, периодически приезжая из Иркутска.
Аню и Валю заранее предупредили о моем приходе их адвокаты. Адвокатами у каждой из них были женщины, и уже само появление здесь мужчины заставило девушек постараться взять себя в руки, чтобы хотя бы выглядеть более привлекательно. Женщина хочет оставаться женщиной даже в тюрьме. Особенно в тюрьме! Но состояние подавленности и тревоги было заметно в них еще долго, и пришлось потратить немало усилий и слов, чтобы девушки поверили в то, что они надежно защищены и все в конце концов будет хорошо. Для этого нужно было подробно, но доходчиво объяснить им суть предъявленного обвинения, его слабости, какие-то несостыковки, рассказывать о позиции защиты и о тех доказательствах и фактах, которые ни в коем случае не сможет проигнорировать суд. В общем, только осведомленность девушек обо всех планах и действиях защиты и сопричастность к этим процессам могли отвлечь их от повседневных тюремных забот и избавить от панических настроений.
Ближе к весне и Аня, и Валя стали все больше походить на обычных девочек-москвичек. Аня начала все чаще и чаще просить меня принести ей что-нибудь в СИЗО: то какую-нибудь фенечку для волос, то что-нибудь из косметики, а то штангу для пирсинга, чтобы украсить ею свой проколотый язык. Валя тоже заметно повеселела. Но ее продолжало тревожить то, что по совету своего адвоката она в первые дни после ареста дала признательные показания (за что ей было обещано изменение меры пресечения). И теперь боялась смотреть в глаза своим товарищам.
— Успокойся, — говорил я, стараясь быть убедительным, — тебя за эти признания никто из ребят не осудит. Ведь ты никого не предала, организаторов акции не назвала. Ты просто призналась, что участвовала в ней, так это и не секрет. А как квалифицировать ваши действия — массовые беспорядки, хулиганство или что-то еще — это уже не твое дело, ты не юрист. И вы с Аней, и Женя с Алиной, и все остальные ваши девочки оказались смелыми людьми, достойными только уважения.
И еще не известно, как вели себя после задержания ваши ребята…
Потом, когда мы получили возможность ознакомиться с материалами дела, выяснилось, что, действительно, именно несколько парней не выдержали давления на них со стороны оперов и первыми дали не просто признательные показания, раскаявшись в содеянном, но и назвали всех организаторов акции.
А в один прекрасный день Валя Долгова, глядя на меня своими огромными глазищами, спросила:
— Сергей Валентинович, а вы в Австралии бывали?
— Нет, не был. А что?
— Мне сегодня приснилась Австралия. Точнее — небо Австралии. Не знаю, почему. Голубое-голубое, бездонное… Интересно, там такое небо?
Я рассмеялся:
— А вот это мне уже нравится!.. Выйдешь на свободу, съездишь сама и посмотришь.
— Наверное, дорого?
Я так обрадовался перемене ее настроения, что готов был немедленно оплатить ей поездку в Австралию или куда угодно. И вообще, признаюсь, ко всем этим девочкам я относился, как к своим детям. Что, безусловно, неправильно, потому что из-за этого я переживал за них больше, чем того требовалось для дела. Да и Лимонов меня постоянно критиковал: «Что ты к ним относишься, как к маленьким? Они давно не дети, они — взрослые люди…» И даже написал в «Лимонке» что-то типа: «Сергей Беляк — мой друг, но нам он не папа».
Но я ничего не мог с собой поделать. Да и не все родственники подсудимых были согласны с Лимоновым.
«Адвокат Сергей Беляк, Вы наш папа!» — написал на майке один из них и пришел в ней в суд, что вызвало одобрительный смех не только со стороны защитников и подсудимых, но и со стороны гособвинителей…
— Ребята, не обращайте внимания на наши споры с Лимоновым, — успокаивал я подсудимых, которые с удивлением, а то и с растерянностью наблюдали за нами из своих клеток. — Эдуард — ваш лидер, он занимается политикой. А я призван сюда для другого — чтобы вас защитить…
И когда Валя Долгова, стоя у окна с видом на голый тюремный двор, заговорила вдруг о далекой Австралии, я понял, что она наконец поверила в себя и в наш общий успех.
— Деньги на поездку у тебя будут, — пообещал я. — Сам тебе дам. Съездишь, куда захочешь. А пока для нас главное — все грамотно сделать в суде…
Выйдя из СИЗО, я тут же позвонил родителям Вали. Трубку взяла ее мама.
— Все, — сказал я, — можете быть спокойны: с вашей дочерью уже ничего плохого не случится.
— А что произошло?
— Ей сегодня приснилось небо Австралии…
Когда все закончилось и Валя Долгова вместе с другими девушками и парнями оказалась на свободе, я был в Иркутске. На оглашение приговора я не поехал. Традиционно. С 1997 года, с дела Климентьева, это превратилось как бы в хорошую примету. Примета сработала и на сей раз. А свое обещание, данное Вале в СИЗО, я выполнил.
* * *
Но за год до всего этого, когда я еще только начал ездить в «Печатники» к своим «декабристкам», ко мне обратился пресс-секретарь НБП Александр Аверин. Он попросил, чтобы я подключился еще и к защите его жены Натальи Черновой, которая сидела там же.
— Ну, что ж, — сказал я, подумав, — где четыре, там и пятая…
Тем более что Наташа Чернова уже однажды была моей подзащитной. Это случилось после того, как в знак протеста против политики, проводимой правительством России, она бросила в премьер-министра Михаила Касьянова куриное яйцо — символическую, но не менее страшную для путинских чиновников и его верных слуг «гранату» национал-большевиков, которую не могли уловить никакие металлоискатели.
Наталья была тогда арестована по обвинению в хулиганстве и помещена в СИЗО-6. Но ненадолго. Положительные характеристики, наличие семьи, профессия художницы, папа — бывший милиционер и отсутствие судимости помогли тогда прекращению ее дела. К тому же потерпевший Касьянов заявил правоохранителям, что прощает напавшую на него нацболку и не настаивает на ее наказании. И хотя подобные дела не прекращаются за примирением сторон, Пресненский межрайонный прокурор, которому я лично пообещал, что ничего подобного Чернова уже более не совершит, распорядился уголовное дело в отношении нее все-таки прекратить.
Но, к сожалению, Наташа меня тогда подвела: не прошло и года, как она снова оказалась в СИЗО-6 уже в качестве одной из «декабристок». И кто знает, может, зря я тогда старался, и лучше бы ей задержаться в «шестерке» еще на один-два месяца (за яйцо ей бы срок не дали, но быть поосторожнее заставили бы), чем потом отдавать несколько бесценных юных лет своей жизни тюрьмам и лагерям. А яйцо, брошенное в Касьянова, девушке, естественно, припомнили. Но трагикомичность всей этой ситуации заключалась в том, что Михаил Касьянов очень скоро превратился из представителя «кровавого режима» в союзника нацболов по оппозиционной коалиции «Другая Россия».
Впрочем, я понимаю, что в тот момент, когда Наташе посчастливилось быстро выйти на свободу, не заплатив за нее ничем — ни слезами, ни временем, ни страданиями (а доставшаяся даром свобода, как и подаренный щенок, ценится гораздо меньше), она была молода и неопытна. И вместо того чтобы какое-то время спокойно посидеть, что называется, на берегу, девушка бросилась с кручи в бурную реку, и ее понесло по течению. Сейчас, предполагаю, она поступила бы в 2004-м более осмотрительно, и мне не пришлось бы за нее извиняться перед прокурором. Но тогда, видимо, для этого не пришло еще время. И второй раз за свою свободу Наташе пришлось заплатить уже по полной.
