А тогда, в сентябре 2001 года, мы ни о чем этом, разумеется, еще знать не могли. И теплым утром 11 сентября у ворот Лефортовского изолятора, где вокруг на солнце алели листья могучих тополей, собралась большая толпа журналистов с телекамерами и фотоаппаратами, чтобы запечатлеть выход Лимонова на свободу.
Мы прождали некоторое время, после чего я прошел внутрь тюрьмы, где встретился с Эдуардом на привычном месте — в кабинете для свиданий. Оказывается, он еще накануне вечером получил постановление прокурора о… продлении ему срока содержания под стражей на несколько месяцев.
Посидели, поговорили. Лимонов, как всегда, был бодр. Рассказал, сколько отжиманий от пола он делает теперь за день (начав с небольшого количества, Эдуард под конец своего нахождения в Лефортово отжимался по тысяче с лишним раз в день!), поговорили о его сокамернике-чеченце, о том, что происходит в его партии и что пишут в «Лимонке».
Но у нас с ним уже был назначен прямой эфир на радио «Эхо Москвы», куда я спустя некоторое время и отправился в одиночестве.
Началась передача, я стал отвечать на вопросы ведущей, а в это время, тут же в студии, на экране телевизора стали показывать взрывы башен-близнецов в Нью-Йорке…
После этого я понял, что теперь надеяться на досрочное освобождение Эдуарда бессмысленно.
И вообще, если честно, после 11 сентября я готов был предположить самое худшее и о перспективах нашего дела, и о дальнейшей судьбе Лимонова.
Тем более что в тот период мы еще не были знакомы с материалами этого дела и совершенно не знали, что находится внутри нескольких десятков толстых папок, сложенных стопками в кабинете у Шишкина.
А сам Шишкин воспрял духом.
После теракта в Нью-Йорке он похвалился мне, что, наверное, полетит туда в составе группы российских следователей для оказания помощи американцам в раскрытии этого преступления.
«Да уж, вы поможете!» — с иронией подумал я, но промолчал.
Спустя какое-то время (может быть, через месяц или больше) я поинтересовался у Шишкина, когда он улетает в Штаты и кто будет вести наше дело вместо него.
— Американцы от нашей помощи отказались, — злобно пробурчал он в ответ. — Ну, пусть попробуют, поищут. — На его узком, бледном лице мелькнуло подобие улыбки. — Ничего они не найдут…
Я, признаюсь, не верю ни в какие всемирные заговоры, ни в наличие мирового правительства, ни в версию участия ЦРУ в терактах 11 сентября. Не хочется мне верить и в версию участия ФСБ во взрывах жилых домов в Москве в 1999 году. Но после слов майора ФСБ Шишкина и его злобной ухмылки я вдруг засомневался и готов был поверить даже в то, что к терактам в Нью-Йорке приложили руку наши славные чекисты.
Большая Медведица
Выступая в феврале 2003 года на праздничном вечере в Центральном доме литераторов в честь 60-летия Лимонова, организованном Александром Прохановым, лидер ЛДПР Владимир Жириновский назвал юбиляра «современным Лениным», а Проханова, соответственно, «Плехановым наших дней». В зрительном зале тогда не было свободных мест, а на сцене не хватало стульев для почетных гостей.
А в это время сам юбиляр сидел в полутьме камеры спецкорпуса для особо опасных преступников Саратовской тюрьмы в ожидании приговора суда.
Уже закончилось многомесячное судебное следствие по его делу, были допрошены все свидетели и дали показания подсудимые, уже завершились прения сторон, где гособвинители С. Вербин и Г. Бабичев просили суд признать Лимонова виновным по всем пунктам обвинения и назначить ему наказание в виде 14 лет лишения свободы в колонии строгого режима, а тезисы моей защитительной речи (из-за большого объема обвинения) заняли целый 500-страничный том, и длилась эта речь ровно три дня.
А еще юбиляр уже успел овдоветь: 3 февраля 2003 года (как раз в день начала выступлений стороны защиты в прениях) пришло сообщение о внезапной смерти накануне его жены — певицы и писательницы Наталии Медведевой.
Наташа знала, какое наказание запросили для ее мужа в последний день января прокуроры, но умерла, так и не узнав, сколько же в итоге дал ему суд…
Поздней осенью 2001 года, когда Лимонов еще находился в Лефортово, он попросил меня организовать ему свидание с Наталией. Так как она официально числилась его женой, следствие, после некоторого раздумья, такое свидание им разрешило.
А Лимонову нужно было встретиться с Медведевой, чтобы обсудить с ней ряд практических вопросов, от которых могла зависеть его дальнейшая судьба. В частности, вопрос оформления Наташей письменного согласия на регистрацию (прописку) Лимонова по месту жительства ее матери в Санкт-Петербурге, там же, где была зарегистрирована и она сама после возвращения из Парижа.
Не имея собственного жилья и даже временной регистрации в Москве, Лимонов значился в документах следствия как человек «без определенного места жительства». В такой ситуации невозможно было и надеяться на изменение ему в дальнейшем меры пресечения на подписку о невыезде или на получение условно-досрочного освобождения после суда. Не говоря уж о том, что само слово «бомж» не характеризует у нас человека с положительной стороны. Тем более — в суде, которого, после событий 11 сентября, «террористу» Лимонову избежать уже никак не удалось бы при всем его и моем желании.
В назначенный день и час я заехал за Наташей, жившей вместе с музыкантом из группы «Коррозия металла» Сергеем Высокосовым (известным как Боров) в старом, жутко обшарпанном доме рядом с Казанским вокзалом. Она и вышла вместе с Боровым из подъезда этого дома вся в черном — высокая, худая и напряженная. Вместе они и поехали со мной в Лефортово.
Я думаю, поездка Борова в Лефортово не являлась его инициативой. Он за все время, что мы были в пути, а потом провели с ним вдвоем, пока Медведева встречалась с Лимоновым, ни разу не сказал ничего плохого об Эдуарде и вообще старался о нем мало говорить. Но в целом у меня сложилось впечатление, что Боров, который в тот момент, по его словам, «твердо завязал» с наркотиками и алкоголем, откровенно сочувствует Лимонову. По крайней мере, сочувствует ему как узнику, как человеку, который испытывает определенные трудности и страдает, пусть даже эти его страдания совершенно иного плана, нежели знакомые Борову мучения наркомана.
Наверное, не менее двух часов мы проторчали с Боровым на холоде около входа в изолятор, ожидая Медведеву, и значительную часть этого времени Сергей говорил на различные философские и прочие отвлеченные темы, рассказывал о себе, о музыке, но ни слова о Наташе.
А она и по дороге в Лефортово, и назад, на Комсомольскую площадь, возбужденно говорила только о Лимонове: ругала его, смеялась своим неподражаемым смехом, вспоминала какие-то моменты их совместной жизни, смеялась и снова ругала…
«Эдик сошел с ума!..»
«Он доигрался!..»
«Эдик сошел с ума!..»
Да, своим арестом, как я понял, Лимонов явно превзошел в ее глазах самого себя. Для нее это было нечто! Мне кажется, что, получи Лимонов Нобелевскую премию по литературе, это бы не так поразило Наташу, как его арест, заточение в Лефортово, ФСБ, обвинение в терроризме… И уж конечно, это было круче любых рок-групп, телевизионных эфиров, «Рождественских встреч» с Пугачевой, а также куда серьезнее и драматичнее всяких лирических стишков, скандальных романов и раздирающих душу песен.
