Но все же подавляющее большинство наших дел касались исков о защите чести и достоинства. Позднее мне доводилось даже встречать ученых-юристов, которые использовали в своих научных диссертациях судебную практику по делам Жириновского! Ведь как ни крути, а мы с Вольфовичем были одними из первых в стране, кто стал заниматься (и сразу в таком огромном количестве!) делами подобной категории. А до этого действительно никакой судебной практики по ним просто не существовало.
Сейчас это может показаться странным, но в СССР не принято было искать в суде защиты своей чести и достоинства. Тем более судиться с журналистами. Советские люди верили всему, что писали газеты. Вся советская печать была, по сути, партийной, а на каждом углу красовались транспаранты, утверждавшие: «Народ и партия — едины!» И если о человеке в газете писали, что он — верблюд, тому оставалось лишь терпеть и отплевываться. А про многомиллионные судебные иски к газетам и журналам за распространение ложных сведений советские люди узнавали только из информационных сообщений из-за рубежа в рубрике «Их нравы».
Но за границей вообще все было не так, как в нашей стране — все гораздо хуже. И если кто-то в СССР пытался это оспорить, его просто сажали за решетку или отправляли в психушку.
Потому как всем было понятно, что «когда мировой капитализм открывает свою пасть на незыблемость социалистических завоеваний, отдельные отщепенцы, захлебнувшись в мутных водах антисоветизма, пытаются перед враждебными кругами западных стран доказать наличие в советском обществе якобы существующей оппозиции к советскому государству, его институтам и руководящей роли КПСС»… За эту бесподобную цитату из советского прошлого надо поблагодарить моего коллегу Владимира Голубева бывшего тогда прокурором и заучившего ее как Отче наш. Он повторял ее в каждом судебном процессе над диссидентами, в которых участвовал в качестве гособвинителя. «Передавай от меня привет Сергею Адамовичу и бабушке Людмиле Михайловне, — говорил он мне всякий раз, когда узнавал, что я собираюсь встречаться с правозащитниками. — Скажи, Володя Голубев, прокурор, желает вам долгих лет. Они должны меня помнить. Людмила Михайловна меня любила». Те, кому он передавал приветы, как раз и были «отщепенцами, захлебнувшимися в мутных водах антисоветизма» — члены Московской Хельсинкской группы С. А. Ковалев и Л. М. Алексеева.
В общем, в самый гуманный суд в мире советские люди за защитой своей чести и достоинства практически не обращались. А кто все-таки обращался, вызывал у окружающих искреннее сочувствие.
Одним из таких людей был юрисконсульт издательства «Мир» Владимир Вольфович Жириновский. У меня до сих пор хранится рукописный экземпляр первого подобного иска Вольфовича в Черемушкинский районный суд Москвы от 12 октября 1990 года! Ответчиком в нем значился его бывший однопартиец Евгений Смирнов. Но такие дела обычно рассматривались очень долго, поэтому вести и заканчивать это дело пришлось уже мне самому.
И когда мы вдруг начали заваливать аналогичными исками все суды Москвы, выяснялось, что отдельные судьи вообще не ведают, как их рассматривать, и даже не знают, какой размер государственной пошлины должен заплатить истец! И нам, естественно, приходилось обращаться в вышестоящие судебные инстанции вплоть до Верховного суда — спорить, доказывать, просить разъяснений. Так и создавалась судебная практика.
С 1 января 1992 года это были уже новые, российские, суды, но судьи оставались в них все еще прежние — советские: с советским образованием, опытом, взглядами, в том числе и политическими. Большинство из них были совсем недавно членами КПСС и не скрывали этого. И те из истцов или ответчиков, кто не понимал этого или не желал учитывать, выступая с оголтелых антикоммунистических позиций, чаще всего терпели в судах неудачу. Так, например, происходило с Генри Резником (неоднократно провозглашавшим в судебных процессах: «Я — адвокат-демократ!»), с Валерией Новодворской, Константином Боровым, Сергеем Юшенковым и многими другими российскими демократами, кого нелегкая заносила в те годы в наши суды.
Да, Жириновский тоже периодически выступал с резкой критикой КПСС-КПРФ, но делал это, во-первых, не в судах и, во-вторых, как всегда, остроумно и весело, не задевая за живое рядовых коммунистов. Так что на Вольфовича трудно было всерьез обижаться. Да и я, если что, старался смягчить его высказывания или поведение.
— Ты — мягкий человек! — частенько ворчал он на меня, когда я пытался помирить его с кем-нибудь из оппонентов или предлагал прекратить в отношении кого-то дело.
Но потом, вечером, у меня дома обычно раздавался телефонный звонок, и в трубке звучал голос утомленного за день Вольфовича:
— Сережа, я тут подумал… Да, давай так и сделаем: ты вначале попробуешь примириться, а если не получится, то действительно потянешь с судом до осени. А там, ближе к выборам, я приеду в суд и под телекамеры устрою разнос… По крайней мере, если не суд, то избиратели будут на нашей стороне…
Подобных случаев было много. Но тот конкретный касался возникшей было взаимной перебранки в прессе между Жириновским и кемеровским губернатором Тулеевым, которого Вольфович обозвал «главарем местной банды».
Причем наибольшее количество наших исков о защите чести и достоинства пришлось на 1991–1993 годы, когда направление их в суды преследовало не столько юридическую, сколько пропагандистскую цель. Но это было вызвано вовсе не желанием попиариться. Ради пиара, по крайней мере, не стоило таскаться по всем судам и трепать там себе нервы в спорах с ответчиками, на лицах и поведении которых продолжали сказываться последствия взрыва горбачевской «гласности».
Наши обращения в тот период в суды с многочисленными исками были продиктованы объективной необходимостью.
В августе 1991 года, как известно, Жириновский поддержал ГКЧП. Утром 21 августа газета «Советская Россия» опубликовала следующее сообщение ТАСС:
Высший совет Либерально-демократической партии Советского Союза заявил о «полной поддержке перехода всей полноты власти на всей территории СССР в руки Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР, восстановления действия Конституции СССР на всей территории страны». В обращении высший совет партии подчеркивает, что «в связи с созданием ГКЧП в СССР возникла реальная возможность прекратить внутреннюю гражданскую войну, скатывание институтов государственной власти к хаосу, развал экономики и, как следствие, голод и обнищание народа.
А на следующий день с ГКЧП было покончено.
И после ареста его членов, на протяжении более года, Жириновский и его партия оказались практически в полной информационной блокаде, пробить которую время от времени удавалось лишь путем создания различных информационных поводов — таких, как судебные процессы, случаи «спасения» Вольфовичем утопающих или формирования им того же «теневого кабинета министров».
Вот, к примеру, список дел по искам Жириновского, рассматриваемым в судах Москвы в первой половине марта 1992 года:
3 марта — Севастопольский районный суд (ответчики — Смирнов Е. Г., газеты «Московская правда», «Речь» и агентство «Постфактум»);
