Глава 19
/Никита Данилов/
Никогда не верил в чувство великой кармической справедливости, но вот сегодня убедился, что иногда оно все же существует.
Для этого достаточно было видеть взгляд Айвазовой и Селиванова, когда Браун засыпал их вопросами, да и эта девушка, вошедшая в кабинет… Конечно, было бы неплохо, дойди до профессора инфомация, кто на самом деле пострадавшая сторона в этой истории, но я уже и так был удовлетворен.
Рука Ники на моем плече была моей наградой. Мы ехали в метро, и вместо поручня девушка держалась за меня. Пожалуй, это стоило недели без сна.
По пути домой еще забежали в маркет, там Ника долго сопротивлялась моему выбору, но я все же настоял и купил бутылку вина.
— Ну ты, ей-богу, как маленькая. Я же не собираюсь тебя спаивать.
Ника покраснела и будто даже оскорбилась, но на вино в итоге согласилась.
Конечно, где-то в подкорке у меня сидела мысль, что пьяные девушки, особенно такие лапушки и недотроги, как Никс, сразу становятся раскованными. Но не от бокала же вина… и даже не от двух.
В квартире мы быстренько сварганили на стол закусок: нарезали сыр, фрукты, открыли коробку с шоколадными конфетами, и я уже разливал вино, когда мой телефон зазвонил.
— Одну минуту, — пообещал я Никс, отдавая ей бокал. — Сейчас отвечу.
Номер был незнакомым, но Нью-Йоркским, а значит, не так много людей, что могли бы мне позвонить.
Предчувствие сразу стало нехорошим.
— Слушаю, — поднял трубку я.
— Никита? — раздался с той стороны голос, который я ну вот совершенно не ожидал услышать. — Я правильно набрал номер?
— Доброго вечера, Гельмут, — мрачно отозвался я. — Могу узнать, чем обязан?
— Прости за звонок, я не хотел беспокоить, да и твоя мать была против. Но… — Это самое “но” звеняще повисло в трубке. Гельмут тяжело вздохнул. — Она сказала, что у тебя учеба и чтобы я не беспокоил тебя, тем более вы поругались в последнюю встречу…
Он все ходил вокруг да около, а я начинал чувствовать раздражение. У меня тут Никс с бокалом вина, а какой-то Гельмут, похоже, решил, что самое время помирить меня с мамой.
— Можно ближе к делу? — торопливо спросил я.
— Да, конечно. Твоя мать, Никита. В общем, после операции появились осложнения… Доктора уже работают над этим, а я готовлю судебный иск против клиники…
Сердце оборвалось в груди.
— Что значит “осложнения”? — выпалил я. — Какие? Почему мне не позвонили раньше?
— Отторжение имплантатов. Твоя мать была против, чтобы ты знал, — еще раз со сдержанным скандинавским менталитетом повторил Гельмут. — Но я решил, что ты имеешь право быть в курсе и поддержать ее.
Разумеется, я имел такое право. Раздражение на Гельмута не несколько секунд сменилось каким-то подобием уважения за поступок и угрызением совести в собственной душе.
Хороший же я сынок. Мы ведь не первый раз с ней ругались, но обычно я все равно звонил или она сама связывалась раз в несколько дней хотя бы для обмена обычными “Как дела? — Нормально”. А в этот раз даже не заметил, что уже столько дней по всем фронтам была тишина.
Конечно, можно было бы свалить на усталость, учебу и прочее. Но это было бы оправданием, потому что таже Ника своей матери звонила регулярно.
— Я могу к ней приехать? — спросил у Гельмута.
— Да, конечно. Я вышлю адрес. Ей будет приятно, быть может, это даже ускорит ее выздоровление.
— Все настолько плохо? — не удержался от еще одного вопроса я, при этом очень боясь услышать слишком печальные вести.
— Она принимает много антибиотиков, едва не начался сепсис, но острый период уже прошел. Скорее, вся беда в психологическом состоянии. Пришлось провести еще одну операцию и удалить все импланты. В ближайшие несколько лет любые операции подобного плана для нее под запретом…
— Понятно, — протянул я. — Я скоро приеду.
— Лучше завтра, — порекомендовал Гельмут. — Сейчас поздно и она спит после лекарств. Но утром…
— Хорошо, я буду утром, — пообещал я, понимая, что мое настроение на нуле. — Спасибо, что позвонил, Гельмут.
Я отложил телефон, вновь взял бутылку вина, наполнил свой бокал и, не чокаясь, выпил его до дна.
Ника за всем этим пронаблюдала с каменным выражением лица.
— Что-то случилось? — испуганно спросила она.
— Да… — мрачно отозвался я. — Мама моя дооперировалась…
Глава 20
Следующим утром я встал около семи, так, по моим расчетам, я успевал съездить к матери, побыть у нее около пары часов, а после вернуться обратно в квартиру за Никой и поехать вместе в универ.
Одеваться в своей комнате старался тихо, чтобы не дай бог грохотанием не разбудить соседку. После прошлой дикой недели она наверняка отсыпалась без задних ног у себя в спальне.
Я полностью оделся, забивая к чертям на утреннюю гигиену, и осталось только обуться, но едва открыл дверь в коридор, как в нос шибануло запахом свежесваренного кофе.
Я недоверчиво вылез наружу и глазам не поверил, когда увидел Никс на кухне. Мало того, что она не спала, так уже и завтрак был на столе, и кофе парило в турке.
— Ты вчера обмолвился, что поедешь утром, и я вот решила… — неуверенно начала она. — В общем, можно я с тобой поеду? Я чувствую вину перед твоей мамой. Все же это из-за меня вы поругались…
— Какое же ты чудо, Никс… — только и нашел, что пробормотать я. — Думаю, она будет не против.
— Правда? Я так виновата… — соседка посмотрела на меня с такой надеждой, что я, отринув все сомнения, прижал ее к себе, поцеловал в макушку и на миг закрыл глаза. Хотелось прочувствовать этот момент, когда внезапно понял для себя нечто очень важное: она нравится мне настолько, что не пугает даже ее расстроенный вид. Напротив, впервые за долгое время захотелось успокоить, обнять, поделиться теплом и уверенностью…
Хотя после затяжной депрессии мамы я долгое время бежал от всех, кто пытался делиться негативными эмоциями. Просто не мог выносить чужих слез, жалоб или сомнений. Страх перед тем, что снова придется кого-то успокаивать, слышать надсадные рыдания и навещать в клинике после нервных срывов, стал настолько силен, что мне казалось: проще быть одному, отделившись от мира и людей стеной огромной толщины, допуская лишь редкие беседы и ни к чему не обязывающие знакомства. Я понимал, что это неправильно, но не собирался что-то менять, пуская кого бы то ни было в свою зону комфорта.
Ника стала моим лекарством, моей отдушиной. Свежим воздухом, ворвавшимся сквозь приоткрытое окно в затхлое помещение.
И сейчас, когда я обнимал ее, она замерла словно зверек, пойманный в ловушку. Испуганный и выжидающий, что же будет дальше.
