– Игорь Маркович!.. Вы здесь, слава богу!
– Чего тебе, Аллилуев?
– А меня к вам послали! Я и пришел! Говорят, только вы знаете!
– Чего знаю, Аллилуев?
– Да чего дальше делать с засраками! Их опрашивают, отпускают, а никто не уходит. Все ждут. Кто списков, а кто не успел прослушаться, хотят, чтобы новую дату объявили…
– Не части, Аллилуев, и так голова раскалывается! Сейчас я… Пойдемте, что ли, Мария Григорьевна.
Та самая женщина из приемной комиссии, по слухам, гениальный педагог, махнула рукой:
– Ступайте без меня, Игорь Маркович. Все равно мы сейчас ничего не решим!..
– Засраки? – тихонько возмутилась Настя. Неприличное слово отвлекло ее от ужасных переживаний. – Это он про нас, про поступающих?! Да как он смеет!..
Даня Липницкий сбоку взглянул на нее.
– Вообще это очень старая шутка. Засрак – заслуженный работник культуры. В Советском Союзе давали такое звание, оно считалось почетным, но не очень. Сокращение, понимаешь?.. Этот тип так называет абитуриентов, шутит.
Тут Настя разобиделась. Почему он с ней разговаривает, словно она малоумная?..
– А чего мы ждем, я не понимаю? – с ходу заговорил кто-то, как только за ректором закрылась дверь. – И сколько еще ждать?!
– Ждем следственных действий, насколько я понимаю, – ответила гениальная Мария Григорьевна с некоторым сарказмом. – А уж дождемся ли и когда, одному богу ведомо.
– Действий! Какие действия, когда в этих стенах, в этих…
– Священных, – подсказала Мария Григорьевна.
– Вот именно! Где бывал сам Вахтангов! И убийство!..
Тут заговорили все разом, словно им разрешили:
– А я давно выносила на собрание, что выход на пожарную лестницу нужно заделать! Она же с пожарной лестницы упала!
– Да с чего вы взяли!
– А там больше падать неоткуда!
– Светочка и не упала, ее убили, зарезали!.. Вон дети ее нашли зарезанную!
Все головы до единой как по команде повернулись к Насте и Дане.
– Здрасти, – пролепетала Настя и сделалась пунцовой.
– Так Светочка зарезанная была или нет?!
– Видите ли, – начал Даня Липницкий обстоятельно, но договорить не успел.
– Кто тут Морозова? Есть Морозова?
– Это я! – крикнула Настя. – Я!..
– Пойдемте со мной.
Настя кинулась за человеком в форме, даже не оглянувшись на своего сегодняшнего друга. Он ведь и правда как будто друг! Без него она бы пропала, совсем пропала во всей этой… жути!
…Про жуть молодые актрисы тоже писали в своих блогах, и Дольчикова писала. «Красиво до жути, до одури» – так она описывала съемки в каком-то польском городе, то ли в Кракове, то ли в Варшаве. И еще – мистически. «Мистически прекрасное место!»
И вдруг Насте стало так ее жалко, так жалко! Она заплакала бы, но тут из-за синей форменной спины полицейского посреди совершенно пустого и от этой пустоты странного коридора увидела… собственную мать!..
…Она-то что тут делает?!
Мать бросилась к ней, словно сто лет не видела, хотя расстались они утром и не самым лучшим образом: Настя требовала денег, а мать дала жалкую тыщу и клялась, что больше нету!..
Мать бросилась, обняла, прижала к себе, стала осыпать поцелуями – ну точно как в программе, где одни идиоты ищут других идиотов и делают точно так же, если находят!
– Настя, господи!.. Ты как?! Что случилось?! Почему ты мне сразу не позвонила?!
– Мама, отстань от меня! Зачем ты приехала?!
– Но ты… ничего? – Мать вгляделась в нее, опять обняла и прижала – разбирает ее! – Как ты все это пережила?!
– Мам, езжай домой, а? – прошипела Настя. – Тут серьезные дела, ты что, не понимаешь?..
– Вот именно, что серьезные, – подтвердил высокий мужик, очень красивый, хоть и старый. Настя неожиданно на него засмотрелась. На кого-то он был похож из артистов, непонятно на кого.
– Если понадобится моя помощь, всегда готов, – продолжал мужик, обращаясь к Настиной матери. – Мой тоже где-то здесь.
– Липницкий там, – человек в форме показал на экзаменационный класс. – Морозовы, за мной пройдемте!
…Так вот на кого он похож, красавец-то! На Даню!.. Должно быть, это и есть тот самый папа!
– Пройдемте, пройдемте!..
Мать держала Настю, как маленькую, и та даже вырвать руку не успела – все оглядывалась на красавца.
В кабинете с надписью «Посторонним В» сидели и стояли какие-то люди, в том числе и ректор Серебрийский.
– Ну вот, – сказал он, завидев Настю. – Они и нашли с тем мальчишкой.
Другой человек в форме, что-то писавший на разлинованной бумаге, мельком взглянул, задержал взгляд, словно оценил Настю с головы до ног.
Ей стало не по себе. И эта дурацкая лямка все время сваливалась с плеча!.. Да еще живот голый…
– Вы что? – спросил человек обидно. – С пляжа, что ли?..
Настя оглянулась на мать. Та кивнула успокаивающе.
– Почему… с пляжа? – промямлила Настя. – Я в институт поступаю… в этот…
– Ты гляди! – удивился писавший. – Ну, присаживайся, присаживайся!.. Паспорт давай, поступающая! И вы, мамаша! Вы же мамаша, да?
Мать протянула паспорт, словно он был у нее заранее заготовлен, а Настин куда-то запропастился. Она рылась в рюкзаке, встряхивала, переваливала на коленках, вынимала, засовывала обратно – нет паспорта, и все тут!..
– Украли? – спросил облаченный в форму.
– Насть, дай мне рюкзак, я найду, – тихонько велела мать.
Настя сунула ей рюкзак, и – о чудо! – паспорт моментально нашелся.
…Мистически, сказала бы Светлана Дольчикова, которую убили на балконе.
– Зовут меня товарищ майор Мишаков, – представился офицер и вздохнул. – Я буду вести дело погибшей Дольчиковой. Все показания записываются по всей форме, так что не врать и не выдумывать чего не было!
– Не собираюсь я выдумывать, – пробормотала Настя.
– Ты несовершеннолетняя, – тут товарищ майор Мишаков заглянул в Настин паспорт, словно сверяясь, – так что только в присутствии родителей. Мать у нас в наличии.
Он выпростал из пухлой папки несколько дополнительных разлинованных листов, вздохнул еще горше и сказал Насте:
– Излагай.
– Ну, мы пошли по лестнице, – начала Настя, – потому что она в ту сторону ушла, а никого не было, понимаете?.. И двери закрыты. Я хотела селфи сделать, а она, такая, – ни за что. Ну, не накрашенная совсем, прямо белая, ужас. Я и подумала, сфоткаю потихоньку и выложу! А Даня все про книжку свою ныл, потому что она в книге расписалась, а он, такой, она же не Шолохов!.. А на четвертом этаже оказалось открыто, и мы вошли…
