Она обо всем позабыла, как же это так вышло?! Ей срочно нужно домой, в Москву, там дети, а она им вчера даже не соизволила позвонить, потому что напилась, а потом спала с посторонним мужчиной!.. Бедная Тонечка, бедная Настя!.. Как все было хорошо и просто до всего этого… безобразия!..
Она подула на голову феном, но быстро бросила это занятие, ее волосы просто так не высушишь, поискала, что бы надеть, поняла, что у нее ничего нет, кроме халата, и вышла из ванной, очень решительная.
– Я принес твои вещи, – откуда-то прокричал ее подельник, заслышав, что она вышла. – Там, в спальне!..
Вещи. Ну, конечно. У нее же есть вещи!..
Марина первым делом облачилась в броню – джинсы, рубаху и теплую кофту. Собрала влажные волосы в пучок и закрутила его платком, чтоб не рассыпался. Подобрала с пола итальянские расписные брюки и толстовку, стараясь не думать, почему они валяются на полу. Одернула кофту и вышла из спальни.
– Доброе утро, – фальшиво сказала она в спину Андрею, который возился с кофеваркой.
Он оглянулся. И удивился.
– Ты уже оделась? А мы разве не будем валяться?
– Нет, – сказала Марина. – Нам нужно в Москву. Ты не видел мой телефон?..
…Тонечка сидела подле монитора, очень неудобно, приходилось вытягивать шею и прислушиваться – слышно было плоховато. Она ругала себя за то, что устроилась так неудобно. Ей нужно оценить и почувствовать диалоги, а как тут оценишь и почувствуешь!..
– Ну что?
Она оглянулась.
Герман стоял над ней, взявшись рукой за спинку стула.
– Пока я не очень понимаю, Саша.
– Мне кажется, тебе ничего не видно и не слышно.
– Вот именно.
– Так пересядь!
– Куда? Туда, к ним, я не хочу, все и так нервничают.
– Мать, ты обо всех не заботься, – посоветовал Герман. – Ты делай, как тебе удобней.
– Мне удобней вообще ничего этого не делать, а сидеть и тихо писать свой собственный сценарий! – пробормотала Тонечка. – Но ты же привязался!
– Я привязался, – согласился Герман. – От меня просто так не отвяжешься.
– Настюха сидит как пришитая, – сказала Тонечка. – Смотрит. По-моему, она вообще ни разу не оглянулась!.. Так ей нравится!
– Если нравится, значит, из нее выйдет толк.
Тонечка опять посмотрела на него, на этот раз довольно свирепо.
– Саша, вот только не вздумай ей об этом сказать! Она пойдет в актрисы только через мой труп! Ужасная профессия, хуже нет!..
– Мы не знаем.
– Мы-то как раз знаем!.. Мы с актерами работаем, особенно ты!.. Они же все… ненормальные!
– Мы с тобой зато нормальные, с нашими профессиями! Просто образцы здравомыслия и логики.
– Артисты еще хуже! Вечно без работы, вечно в конфликтах, вечно нужно милости ждать от режиссера и продюсера.
– Мы не ждем милостей от природы, – объявил Герман. – Взять их – наша задача. А мальчик Даня? С ней?
– Утром ехали все вместе. Где-то там, наверное.
– Какая у них дружба.
– Настька в него влюблена. Или думает, что влюблена.
– А он в нее?
– Он, мне кажется, вообще ни о чем таком не думает. Он думает об Абиссинии и суахили. – Тонечка вдруг засмеялась. – Ты знаешь, я у него спросила, зачем он учит язык Черной Африки, такой… не самый популярный в мире! Знаешь, что он мне ответил?
– И зачем?
– Чтобы изменить мир! – объявила Тонечка. – Ни больше ни меньше! На этом языке, сказал он, говорит пять миллионов человек, а мы ничего не знаем ни о них, ни об их культуре. Такое положение неправильное, и его нужно изменить.
– В самом деле, – согласился Герман.
– Вот и Настька бы лучше учила суахили, – неожиданно заключила Тонечка. – Или иврит.
– Или корпускулярно-волновую теорию света.
– Саш, у тебя есть дети?
– Самое время выяснить, – сказал Герман. – Вот прямо здесь, перед этим монитором.
– Так есть или нет?
– У меня сын, живет с матерью в Штатах. Играет на банджо мелодии и ритмы зарубежной эстрады.
– В каком смысле? – не поняла Тонечка.
– В прямом, – сказал Герман отчего-то грубо. – Он сын состоятельного отца. Его мать – бывшая жена состоятельного отца, постоянно ныряет в бассейны и волны прибоя. Он пишет музыку. Сам играет, сам поет. Это называется – самовыражение.
– Почему ты не заставил его учиться?
– Он не способен учиться. Он ничего не хочет. Поэтому я совершенно уверен – если человек чего-то хочет, это уже отлично! Ему нужно помочь, а не ложиться у него на пути непреодолимой преградой. Твоя дочь хочет быть актрисой, так помоги ей! Она сама разберется, в случае чего поменяет профессию!
– Как будто это так легко.
– Как будто все время должно быть легко.
– Перерыв! – донеслось из монитора. – До шестнадцати.
– Я все прослушала, – пожаловалась Тонечка. – Представляешь? Так и не поняла, нужно еще раз переписывать или нет.
– Не нужно. Одного раза достаточно.
Они выбрались из тесной комнаты, уставленной аппаратурой, в коридор киностудии.
– Хочешь, пойдем ко мне, – позвал Герман. – Или в буфет. Я тебе кофе закажу и пирожное «картошка». Два.
– Давай сначала Настю найдем, – сказала Тонечка. – А потом пирожное «картошка», два.
Настя в это время вбежала в опустевшую декорацию, где все еще было невыносимо жарко от многочисленных осветительных приборов, только что погашенных.
Навстречу попались монтажники. Они ругали какой-то «новый пол», который «не ложится, да еще гремит так, что от звуковиков житья нету».
Даня, дочитывая на ходу толстую книгу, плелся за ней.
– Даня! – Настя топнула ногой и захлопнула том. – Очнись ты!
– Между прочим, на самом интересном месте, – сказал он сердито. – Чего тебе приспичило сейчас делать, я не понял! Может, поедем уже? Скажем твоей маме, что все посмотрели, и поедем.
– У меня план, – прошипела Настя. – Закрой дверь.
Даня оглянулся.
В огромном павильоне висели пыльные черные полотнища. Они огораживали центр площадки, в котором была построена квартирка. Самая настоящая небольшая квартирка – кухня с плитой, комнаты с диванами, детская с игрушками. В кухне торчали камеры. Все, что было за полотнищами, терялось в черноте, пустоте и высоте.
– Какие двери я должен закрыть, Насть?
– Через которые мы зашли!
Даня вернулся, посмотрел и сказал во весь голос:
