– Если у Брунульфа есть хоть какие-то мозги в голове, а подозреваю, что есть, – размышлял я, – он вышлет разведчиков проверить, не устроили ли мы засаду на тропе.
Лес – вот ключевой пункт. Внушительный массив старых деревьев, упавших стволов, зарослей плюща и подлеска из колючего кустарника. Меня удивляло, почему за ним не смотрели, почему лесничие не прореживали дебри и не обрезали ветки; почему здесь не жгли уголь, а могучие дубы не обратили в ценные бревна. Возможно, потому, решил я, что шел спор о том, кто является владельцем леса, и, пока суд не вынес вердикт, никто не осмеливался заявить свои права на угодья.
– Если мы устроим здесь засаду, – продолжил я, – Брунульф вышлет вперед разведчиков, и они ее обнаружат.
– Значит, засады не будет, – предположил Финан.
– Это единственное подходящее место, – напомнил я. – Поэтому засада будет здесь.
– О Иисус, – выдохнул ирландец в отчаянии.
– Если бы ты велел мне проверить весь лес, господин, я бы не смог, – проворчал Эдрик. – Слишком он большой. Быть может, проверить его хотя бы на расстоянии выстрела из лука от тропы?
– На месте Брунульфа я бы меньше всего опасался засады здесь, – добавил Финан.
– Вот как? – удивился я. – И почему?
– Потому что из форта это место просматривается как на ладони! И он ведь будет думать, что едет к месту, где мы его ждем. Если мы хотим убить его, разве не удобнее сделать это, когда он достигнет камня? Зачем нападать на виду у крепости?
– Возможно, ты прав. – Эта мысль несколько утешила меня, но еще больше сбила с толку Финана. Я обратился к Эдрику: – Завтра он наверняка вышлет сюда разведчиков, просто проверить местность перед днем Одина, потому прикажи своим людям убраться отсюда до рассвета.
Говорил я уверенно, но внутренние сомнения, ясное дело, терзали меня. Что, если в день Одина Брунульф велит обыскать лес перед тем, как въехать в него? Эдрик прав: пусть лес большой, всаднику не составит труда достаточно быстро проскакать вдоль его опушки, хотя прочесывание зарослей кустарника потребует времени куда более продолжительного. Да и другого места для засады я не видел.
– Зачем вообще ты решил устроить засаду? – поинтересовался Финан. – Тем самым ты только навлечешь на нас три сотни разъяренных саксов из форта! А если подождешь, пока он не подъедет к камню, – ирландец мотнул головой в сторону усадьбы, – мы перебьем всех, а в крепости никто ничего не заподозрит. Они попросту ничего не увидят!
– Правильно, – согласился я. – Слишком правильно.
– Ну и? – спросил мой друг.
Я широко улыбнулся ему:
– Стараюсь рассуждать как мой враг. Всегда стремись планировать битву, учитывая точку зрения неприятеля.
– Но…
Я шикнул на него:
– Не так громко. Еще навлечешь три сотни разъяренных саксов. – Разбудить кого-либо с такого расстояния было немыслимо, но мне нравилось поддевать Финана. – Давайте-ка пройдем сюда.
И я повел спутников к западу вдоль опушки. При свете дня нас заметили бы из форта, но я сомневался, что наша темная одежда выдаст нас на фоне непроглядной мглы густого леса. Местность понижалась к реке. Склон был обманчивый – более крутой, чем казалось. Если разведчик Брунульфа поскачет в эту сторону, он скоро потеряет из виду тропу и наверняка решит, что никто не станет устраивать в нижней части леса засаду на едущих по дороге людей просто потому, что отсюда не видно будет добычи. Это вселило в меня некоторую надежду.
– Нам потребуется не больше пятидесяти воинов, все верховые, – сказал я. – Мы спрячем их тут, в низине, а несколько дозорных разместятся выше по склону, чтобы предупредить, когда Брунульф почти достигнет леса.
– Но… – снова собрался возражать Финан.
– Пятидесяти должно хватить, – оборвал его я, – хотя это будет зависеть от того, сколько человек выйдет из форта завтра.
– Пятьдесят! – возмутился Финан. – А западных саксов три с лишним сотни! – Он кивнул в сторону юга. – Триста! И всего в миле от нас.
– Бедные невинные мерзавцы, – пробормотал я. – Они даже не представляют, что их ждет! – Я зашагал обратно к тропе. – Давайте попробуем поспать немного.
Вместо сна я лежал с открытыми глазами, переживая, не ошибся ли.
Потому что если это так – Нортумбрия обречена.
На следующий день меня душила злоба.
Правительница Мерсии леди Этельфлэд заключила мир с Сигтригром, и тот, в уплату за него, уступил ей ценные земли и мощные бурги. Это оскорбило иных влиятельных ярлов-данов в Южной Нортумбрии, и теперь эти люди отказывались служить моему зятю. Впрочем, никто не знал, как поведут они себя, если начнется вторжение. Зато известно было, что послы из Уэссекса наблюдали за подписанием мира – они присутствовали в церкви Ледекестра на церемонии, а также передали письмо короля Эдуарда: он одобрил договор, который заключила его сестра.
Никто, конечно, не заблуждался. Сигтригр мог купить мир, но лишь на время. Западные саксы завоевали Восточную Англию, обратив эту некогда гордую державу в часть Уэссекса, а Этельфлэд вернула границу Мерсии туда, где она проходила до появления захватчиков-данов. Тем не менее годы войны сильно обескровили армии Уэссекса, Мерсии и Нортумбрии, поэтому миру обрадовались. Все три страны могли обучить новых воинов, подлатать укрепления, отковать новые наконечники для копий, обить железным ободом ивовые щиты. Мерсии и Уэссексу договор давал время собрать новые армии, могущественнее прежних, и двинуть их на север, чтобы все саксы жили в одной стране под названием Инглаланд.
Теперь Уэссекс хотел нарушить мир, и это злило меня.
Точнее, нарушить его желала одна партия при западносаксонском дворе. Я знал об этом, потому что получал сведения от своих людей в Винтанкестере. Два попа, корчмарь, один из дружинников, виночерпий короля Эдуарда и дюжина других пересылали с купцами весточки на север. Часть этих сообщений была в форме записок, другие наговаривались тихим шепотом и пересказывались мне недели спустя. В течение минувшего года все подтверждали, что Этельхельм, верховный советник короля и его тесть, проталкивает идею скорейшего вторжения в Нортумбрию. Фритестан, епископ Винтанкестерский, брызгал в своей рождественской проповеди ядом, жалуясь, что север до сих пор томится под языческим игом, и вопрошал, почему христианские воины Уэссекса отказываются исполнить волю пригвожденного Бога и истребить Сигтригра и всех данов и норманнов к югу от шотландской границы. В благодарность за эту проповедь жена Эдуарда Эльфлэд поднесла епископу тонкой работы епитрахиль, украшенный гранатами орарь и два пера из хвоста петуха, который трижды кукарекал всякий раз, когда кто-то говорил неугодное пригвожденному Богу. Эдуард прелату не подарил ничего, и это подтверждало слухи о разногласиях между царственными супругами: не только по вопросу захвата Нортумбрии, но и по всем остальным. Эдуард был не трус, он толково руководил армией в Восточной Англии, но ему требовался мир, чтобы упрочить власть на завоеванных землях: назначить епископов, построить церкви, раздать наделы своим соратникам, укрепить стены недавно взятых городов. «Наступит час, – пообещал он совету, – и мы заберем север. Но пока рано».
