Если мы хотим пережить натиск христиан, цена их победы должна быть слишком высока. Вот почему я так хотел вернуть Беббанбург: плата за взятие такой крепости будет просто заоблачной. Константин расчитывает заморить кузена голодом, но на это могут уйти многие месяцы. Если король попытается пойти на приступ, его шотландским воинам предстоит атаковать по узкой тропе и они усеют ее своими телами. Их трупы будут кучами возвышаться под стенами, рвы провоняют их кровью, вороны устроят пир на их потрохах, стенания вдов огласят горы в пределах Константина, а белые кости воинов Альбы оставят валяться в назидание будущим захватчикам.
А Фризия? Спеша на юг, я пытался представить, сколь далеко простерлась рука пригвожденного Бога. Ходили слухи, что за морем есть еще народ, почитающий Тора и Одина. Подчас меня всерьез одолевали стремления отправиться в те края и основать там свою державу, стать повелителем моря на побережье серых вод. Но потерять Беббанбург? Отказаться от мечты? Никогда.
Перед выездом из Линдкольна я отрядил Берга и его спутников на север, в Эофервик. Вручая молодому норманну кошель с золотом, я еще раз повторил ему, чего хочу. Пусть его люди соскребут со щитов эмблему с волчьей головой, чтобы никто не узнал в них моих сторонников.
– Но мои щеки! – обеспокоился Берг. – Господин, я ведь ношу твой герб на лице!
– Едва ли это существенно, – ответил я, не желая лишний раз дразнить его из-за наколок, напоминавших скорее свиные рыла, чем свирепых волков, – этот риск можно принять.
– Как скажешь, господин, – отозвался Берг, все еще встревоженный.
– Прикрой лицо волосами, – предложил я.
– Отличная мысль! Но… – На его лице появился вдруг испуг.
– Что?
– Девушка! Дочка Оллы – ей это не покажется странным? Ну, моя прическа?
«Не страннее поросят на щеках», – подумал я, но снова сжалился над парнем.
– Девчонок такие мелочи не волнуют, – заверил я его. – Главное, не распространять слишком уж сильной вони. Насчет запахов женщины жуть как капризны. Ну, иди, – напутствовал я Берга. – Иди, купи для меня три корабля и жди в Эофервике, пока я тебя не найду.
Берг поскакал на север, а мы на юг, забрав с собой Брунульфа, отца Херефрита и Брайса. Брайсу и попу связали руки, а на шею накинули петлю, конец которой держал один из моих людей. Брайс большую часть пути только смотрел на нас со злобой, а вот отец Херефрит, сообразив, как много среди моих дружинников христиан, принялся обещать им кары пригвожденного Бога, если они его не отпустят.
– Дети ваши будут рождаться мертвыми! – ревел он в первый наш переход. – А жены сгниют словно падаль! Господь всемогущий проклянет вас. Кожа ваша покроется гнойными язвами, из задницы польется жидкий понос, а отростки иссохнут!
Он продолжал грозить до тех пор, пока я не придержал коня, поравнявшись с ним. Поп делал вид, что не замечает меня и глядел на дорогу перед собой. Гербрухт, добрый христианин, держал в руке конец веревки, накинутой на шею священнику.
– Господин, изо рта у него так и льется, – проворчал Гербрухт.
– Завидую я ему, – отозвался я.
– Завидуешь?
– Большинству из нас, чтобы испражниться, требуется стягивать штаны.
Гербрухт захохотал. Взгляд Херефрита стал еще злее.
– У тебя сколько зубов осталось? – спросил я у него и, как ожидал, не получил ответа. – Гербрухт, у тебя кле́щи есть?
– Конечно. – Фриз похлопал по седельной суме. У многих всадников имелись кле́щи на случай, если конь наполовину сорвет подкову.
– Иголка? – продолжал спрашивать я. – Нитка?
– У меня нет, господин. А вот у Годрика найдется и то и другое. И у Кеттила.
– Прекрасно! – Я глянул на Херефрита. – Если не закроешь свою поганую пасть, – сообщил я ему, – я возьму у Гербрухта клещи и выдерну все зубы, которые у тебя остались. А потом зашью тебе рот.
Я улыбнулся. Больше угроз не было.
Отец Степан выглядел подавленным. Я решил, что это из-за моей суровости, но когда мы удалились от негодующего отца Херефрита, молодой священник меня удивил.
– Лорд, у святой Аполлонии был зашит рот, – заявил он.
– Хочешь сказать, я хотел сделать из ублюдка святого?
– Не знаю, истинна ли та история, – продолжил Степан. – Есть мнение, что Аполлония потеряла все зубы. Но если они у тебя заболят, господин, следует помолиться ей.
– Учту.
– Но она не проповедовала подобно отцу Херефриту. И еще я не думаю, что он святой. – Степан перекрестился. – Наш Бог не жесток.
– А вот мне кажется иначе, – проворчал я.
– Жестоки иные из его проповедников. А это не то же самое.
У меня не было настроения вести теологический диспут.
– Скажи-ка, отец, – обратился я к нему. – Херефрит и в самом деле капеллан короля Эдуарда?
– Нет, господин. Он капеллан королевы Эльфлэд. Однако, – тут молодой священник пожал плечами, – разве это не одно и то же?
Я фыркнул. Западные саксы никогда не возвеличивали супругу короля, называя ее королевой. Не знаю как, но дочь Этельхельма удостоилась этого титула, наверняка по настоянию ее папочки.
– Не одно, – возразил я. – Если слухи насчет Эдуарда и Эльфлэд правдивы.
– Слухи, господин?
– Что супруги плохо ладят между собой. Даже не разговаривают друг с другом.
– Не знаю, – промямлил Степан, краснея. Он хотел дать понять, что не придает значения молве. – Во всяком браке бывают свои горести, разве не так?
– Но и удовольствия тоже, – поддразнил я.
– Хвала Господу!
Теплота в его голосе заставила меня улыбнуться.
– Так ты женат?
– Был. Всего несколько недель. Она умерла от горячки, но славная была женщина.
Мы остановились в дневном переходе к северу от Хунтандона. Я вызвал двух моих саксонских дружинников, Эдрика и Кенвульфа, и выслал вперед, снабдив щитами, взятыми у людей Брайса. Не теми щитами, какими они пользовались при засаде на Брунульфа, но оставленными ими в форте, с прыгающим оленем. На штандарте, убранном со стены в тот первый мой день под Хорнкастром, была изображена та же эмблема – герб Этельхельма. Брайс узнал меня и посоветовал снять флаг. Пусть умом Брайс не блистал, ему хватило мозгов сообразить: увидев знак Этельхельма, я сразу почую подвох.
– Разыщите самую большую в Хунтандоне таверну и выпейте там, – наставлял я Эдрика, вручая ему монеты.
Воин ухмыльнулся:
– Просто выпить, господин?
– Если откажутся впускать вас в город, представьтесь людьми Этельхельма.
– А вдруг нас начнут расспрашивать?
Я отдал ему собственную золотую цепь, хотя сначала снял с нее молот.
