– У меня в руках Брайс, – сообщил я олдермену. – И отец Херефрит. Оба обдристались из страха передо мной и не станут врать, чтобы спасти твою никчемную шкуру. Ты меня понял? – Этельхельм едва заметно кивнул. Собравшиеся в зале требовали подробностей, но мне не было до них дела. – Так вот, – продолжил я по-прежнему шепотом. – Ты скажешь, что эти негодяи нарушили твой приказ, а потом согласишься на все, что предложу я. На все. Мы договорились, лорд?
– Ну ты и урод, – пробормотал он.
– Мы договорились? – повторил я.
После недолгой паузы он коротко кивнул. Я похлопал его по щеке.
И мы договорились. Сошлись на том, что Брайс превысил данные ему полномочия и по собственной инициативе попытался разжечь войну. Что решение напасть на Брунульфа приняли только Брайс и отец Херефрит, вопреки строгим указаниям олдермена Этельхельма. Все, чего он хотел, – заявил Этельхельм, – это построить церковь в честь святого Эрпенвальда из Вуффингаса. И никогда ни на миг не допускал, что это богоугодное дело может привести к насилию. Также мы условились перепоручить Брайса людям Эдуарда и предать королевскому суду, а отца Херефрита пусть наказывает Церковь.
А еще о том, что действующий мирный договор между Этельфлэд и Сигтригром продлевается до Дня Всех Святых следующего года. Я просил три года, но Эдуард настаивал на более коротком сроке, а на него, в отличие от Этельхельма, надавить было нечем, потому оставалось принять это условие. День Всех Святых отмечается в самом конце сезона военных кампаний, слишком близко к зиме, и я счел, что это дает Сигтригру почти два года мира.
Наконец я настоял на выдаче заложников в обеспечение примерного поведения недругов Нортумбрии. Эта мера не вызвала восторга. Кое-кто орал, что если Уэссекс и Мерсия дают заложников, то и Нортумбрия должна сделать то же самое, но Этельхельм, повинуясь моему взгляду, поддержал меня.
– Нортумбрия не нарушала мира, – буркнул он. – В этом повинны наши люди. – При этих словах на его лице отразилась почти физическая боль. – Нарушителю и следует платить пеню.
– И кого ты хочешь получить в качестве заложников? – спросил у меня король Эдуард.
– Мне нужен всего один, – ответил я. – Только наследник твоего трона.
Я помедлил и увидел страх на лице Этельхельма. Он подумал, что я имею в виду его внука Эльфверда – тот тоже пришел в ужас. Но тут я вытащил крюк из их перевернувшихся потрохов.
– Мне нужен принц Этельстан.
Которого я любил как сына.
И я заполучу его в свое распоряжение на год с лишним.
Как и войско Сигтригра.
В тот же день умер Брайс.
Я его никогда не любил. Темный, жестокий, недалекий был человек. По крайней мере, таким я его считал до вечера казни, когда пленника со связанными руками поставили перед шатром Эдуарда. Тут он меня впечатлил.
Брайс не пытался переложить вину на Этельхельма, хотя его приговорили за то, что он исполнял приказы своего лорда. Он мог рассказать правду, но, дав олдермену присягу, оказался верен ей до конца.
Воин опустился на колени перед священником, исповедался и получил отпущение, потом причастился в последний раз. Он не возмущался и не плакал. Брайс держался молодцом, пока поп не закончил и не удалился в королевский шатер.
Лишь затем дрогнул. Он ожидал, что его казнит воин из ближней дружины короля, опытный боец, который быстро сделает свою работу. И верно, на месте казни его поджидал дюжий мерзавец. Звали ублюдка Ваормунд, и он был настоящим великаном, способным убить быка одним ударом меча. Таких ставят в середине «стены щитов», чтобы устрашать врага. Но пока Брайс исповедовался, место Ваормунда занял Эльфверд, сын короля, и вот при виде юнца Брайс затрясся и снова рухнул на колени.
– Лорд принц! – взмолился он. – Прошу тебя, позволь мне умереть с развязанными руками.
– Умрешь так, как предпочту я, – ответил Эльфверд. Голос у него был высокий, еще детский. – И я предпочитаю, чтобы твои руки были связаны.
– Развяжи его! – Я был одним из двух с лишним сотен собравшихся посмотреть на казнь, и большинство из них одобрительно загудели.
– Молчать! – взвизгнул Эльфверд.
Я подошел к нему. Малец был пухлый, в мать, с вьющимися каштановыми волосами, румяными щечками, голубыми глазами и презрительным выражением лица. Он держал меч, выглядевший слишком большим для него, и при моем приближении развернул клинок. Но, едва глянув мне в лицо, опустил меч. Он старался держаться вызывающе, но я читал страх в его вылупленных глазах.
– Ваормунд, объясни лорду Утреду, чтобы не лез не в свое дело, – велел юнец.
Ваормунд затопал ко мне. Это был настоящий исполин, на голову выше меня с плоской, угрюмой физиономией, которую пересекал большой шрам от правой брови до нижней челюсти на левой стороне. У него была косматая каштановая борода, холодные как камень глаза, а тонко поджатые губы, казалось, выражали презрение ко всему миру.
– Перестань мешать принцу Эльфверду исполнять свой долг, – прорычал он.
– Как только развяжу руки пленнику, – ответил я.
– Прогони его прочь! – заверещал Эльфверд.
– Ты слышал, что… – начал Ваормунд.
– Ты мне не служишь, – перебил его я, – но я лорд, а ты нет, и ты обязан слушаться меня и проявлять уважение. А если не проявишь, я преподам тебе урок. Мне доводилось убивать парней и покрупнее. – В этом я сомневался, но убедить в этом Ваормунда не мешало. – Но таких тупых – никогда. А теперь вы оба подождете, пока я развяжу Брайсу руки.
– Ты не можешь… – снова заговорил Ваормунд, и я ударил его. Ударил сильно, по лицу, и от удивления исполин застыл, как оглоушенный телок.
– Не смей указывать, что мне делать, а что нет, простолюдин! – рявкнул я. – Тебе велено ждать, значит жди!
Я направился к Брайсу, едва заметно кивнув Финану. Встав позади Брайса, вытащил нож, которого не должен был сохранить при себе, и разрезал кожаные путы. Оглянувшись, увидел, как алый полог королевского шатра слегка шевельнулся.
– Спасибо, господин, – поблагодарил Брайс, растирая затекшие запястья. – Воину следует умирать со свободными руками.
– Чтобы он мог помолиться?
– Потому что я не заслужил быть казненным как простой вор. Я воин.
– Да, это так. – Я стоял теперь лицом к нему, повернувшись задом к Ваормунду и принцу Эльфверду, а Финан тем временем заступил приговоренному за спину. – И ты воин, оставшийся верным своей присяге.
Брайс обвел взглядом кружок зрителей.
– Он не пришел посмотреть на казнь, – пробормотал Брайс, имея в виду Этельхельма.
– Ему совестно перед самим собой.
– Но он похлопотал, чтобы я умер так, а не был вздернут. И позаботится о моей жене и детях.
– Уверен, что так.
