Эдит тихонько плакала. Я обнял ее. Остальные воины тоже прощались с женами и детьми.
Я погладил Эдит по рыжим волосам:
– Пришлю за тобой.
Наступило время подниматься на борт. Причальные концы были отданы, люди навалились на весла, отталкивая корабли от пристани. Весла застучали, когда их стали продевать в отверстия в корпусе или, как на моем корабле, вставлять в уключины. Указав на первые три банки по левому борту, я велел сделать пару гребков, чтобы направить нос «Эдит» в открытое море. Ренвальд наблюдал за нами с «Ренснэгл», и я помахал ему. Он помахал в ответ. Эдит выкрикивала слова прощания, ее голос почти терялся среди гомона чаек. Нареченный ее именем корабль легонько покачнулся, совершая поворот. Пальцы сжали молот на груди, я помолился, чтобы боги были добры к нам, потом взялся за рулевое весло.
– Все вместе! – скомандовал я. Лопасти весел переместились вперед и замерли над безмятежной водой гавани. – Греби!
И вот три судна вошли в устье, разрезая штевнями спокойную воду. Мы делали долгие гребки, просто направляли суда по фарватеру между вехами. Затем приняли к востоку, навстречу восходящему солнцу. Других кораблей не было видно.
Мы миновали Вороний Клюв – длинный коварный песчаный мыс, охраняющий вход в устье Хамбра, потом повернули на север, и похожий на шепот юго-западный ветерок вселил в меня надежду, что скоро можно будет поднять парус. Люди, уморившиеся на веслах, дерутся не так хорошо, как не уставшие.
Три корабля скользили в рассветный час летнего дня, и путь наш лежал на войну.
Глава десятая
Плавание заняло больше времени, чем я ожидал, и гораздо больше, чем надеялся. Мы покинули Гримесби в штиль, но к полудню нежно шепчущий юго-западный ветер зашел к северо-западу и усилился почти до бури. Плохой знак. Ближе к вечеру нам пришлось грести встречь увенчанным белыми барашками волнам, несущим обломки весел и досок. То были остатки разбитого корабля. Более очевидного предупреждения от богов мне получать еще не доводилось. Не кресты ли на штевнях прогневали Ран, богиню моря? У меня не было животного для жертвоприношения, потому, передав рулевое весло Гербрухту, я вскрыл себе вену на правой, держащей меч руке и, пролив несколько капель в море, заверил Ран, что кресты на носах кораблей стоят только для того, чтобы я смог одержать победу, которая доставит радость богам.
Надо полагать, богиню это не удовлетворило: с большим трудом удалось нам найти приют той ночью. Мы шли вблизи берега и слышали, как атакует его рассерженный прибой. С приходом сумерек я испугался, что придется уйти на восток, в открытое море, и пробиваться в темноте сквозь высокие волны, но буквально в последние светлые минуты Ран показала нам устье речушки, и три наших судна осторожно втянулись на эту продуваемую ветром якорную стоянку. На берегу не было огней, не чувствовалось запаха костров, только бесконечные камыши да илистые отмели. При отливе той беспокойной ночью киль «Эдит» бился о песчаное или илистое дно. Зловредный северный ветер принес холодный воздух, не забыв прихватить и дождь.
Второй день оказался почти столь же скверным, за исключением того, что ветер развернулся так же неожиданно, как накануне. Он задувал с прежней силой, гоня волну, но теперь стал попутным, и мы могли поднять паруса и идти по ветру. Три штевня зарывались в валы, и сменившимся с весел воинам приходилось постоянно вычерпывать воду. К вечеру мы приняли к западу, следуя побережью Нортумбрии, но весь день держались довольно далеко от берега, чтобы любой, заметив в промежутке между шквалами наши паруса, подумал, что мы направляемся в Шотландию или еще дальше на север, во владения норманнов. Впрочем, встретилось нам только несколько суденышек – рыбачьих шаланд, – промышляющих вблизи от земли.
Я рассчитывал добраться до места назначения на третий день, но непогода нас задержала, и на третий вечер, в то время, когда, по моим прикидкам, нас ждала уже первая стычка, мы укрылись в устье реки Виир. На ее северном берегу стояло прекрасное каменное строение – до прихода данов это была церковь при аббатстве, и я помню тот день, когда свирепые воины Рагнара перерезали монахов, разграбили ризницу и спалили монастырь. Храм, будучи из камня, пережил пожар, хотя крыша обрушилась, оставив лишь закопченные стены да основание колокольни. Пока мы на веслах входили в устье, я заметил, что над церковью возвели новую крышу, и из дыры в ее скате курится дымок. Еще больше дыма приносил порывистый ветер от кучки домишек, обступивших старую церковь. Восемь рыбачьих лодок либо стояли, приткнувшись к берегу, либо были вытащены на галечный пляж, где тоже поднимался дым – от костров, на которых коптилась сельдь. Двое мальцов, чьей работой было отгонять чаек от подставок с рыбой, завидев нас, дали стрекача, но один из взрослых навешал им тумаков и заставил вернуться к делу, после чего остановился и стал ждать нас. Остальной народ наблюдал за нами, собравшись у хижин. Кресты на носах кораблей должны были убедить их, что мы не даны и не норманны, но тревоги это все равно не уймет. Я помахал им, но никто не ответил.
Затем, прямо перед тем, как солнце скрылось за западными холмами, от берега отошла лодчонка. Два человека гребли, третий сидел на корме. «Эдит» находилась ближе к берегу, и лодка направилась к нам. Я приказал всем язычникам спрятать молоты, а тем, у кого на лицах были чернильные наколки, притвориться спящими под банками. Я носил крест, но опасался, что меня узнают, поэтому забрался в тесное пространство под рулевой платформой на корме и накинул на голову капюшон, предоставив встречать гостей Свитуну – тот выказал себя в Дамноке парнем сообразительным. Я дал ему поносить золотую цепь и дорогой шерстяной плащ, отороченный мехом выдры.
– Мира Божьего этому кораблю! – окликнул нас пассажир лодки. Одет он был как священник, хотя я и сомневался, что Церковь рукоположила его. – Я поднимаюсь на борт! – сообщил он, когда лодка подошла к кораблю, и, не дожидаясь приглашения, перебрался через планширь «Эдит». Затем осведомился: – И кто вы, ради всего святого, такие?
Река Виир служила южной границей владений Иеремии, и всех местных попов тут наверняка назначает сам чокнутый епископ, утверждающий, будто его власть исходит непосредственно от пригвожденного Бога, а не из Контварабурга или из Рима. Этот священник был человеком низеньким, с вьющимися каштановыми волосами, с бородой, где цапле хватило бы места свить гнездо, и с широкой улыбкой, позволявшей видеть, что у него осталось только три зуба. Не дожидаясь ответа на заданный им самим вопрос, он сразу перешел к требованию платы.
– Если остаетесь тут до рассвета, то платите пошлину! Простите, но то не наша придумка, так Бог заповедал.
Говорил поп на датском, и Свитун, немного разумеющий язык, сделал вид, что не понял.
– Тебе чего нужно? – спросил он по-английски, говоря очень медленно и чересчур громко.
– Деньги! Монеты! Серебро! – Священник задвигал грязными пальцами, изображая, как будто отсчитывает на ладонь монеты.
– Сколько? – осведомился Свитун, по-прежнему очень разборчиво.
