В тени холмов на дальнем берегу гавани за нами наблюдала толпа, состоящая по преимуществу из женщин и детей. Почти все глядели в нашу сторону, и это подсказало мне, что Домналл не атакует нижние ворота. Немногие, очень немногие ушли на север посмотреть на происходящее у морских ворот, но даже они наблюдали теперь за вершиной форта. Значит, Гербрухту и его людям ничто не угрожает, и битва состоится здесь, на каменной рампе, ведущей к макушке Беббанбурга, которую удерживали люди Этельхельма. Вид у них был устрашающий: стена из окованных железом ивовых щитов и острого металла. Смерть Вальдера наверняка потрясла их, и все же у Этельхельма имелись все основания питать уверенность в победе.
Мы атаковали снизу, последний отрезок представлял собой каменную лестницу, не уступавшую крутизной крепостному валу. Этельхельм наверняка полагал, что я совершил ошибку и веду своих людей в смертельную западню. Мой двоюродный брат, заметив наше движение, ударит нам в спину, и нам придется драться на крутом склоне, отражая нападение спереди и сзади. Посмотрев налево, я увидел, как мой кузен, все еще верхом, побуждает длинную шеренгу своих воинов двинуться вперед.
Дружинники Финана спешили догнать нас. Покинув морские ворота, ирландец давал кузену шанс атаковать, но теперь снаружи поджидали враги моего родича и отворить ворота означало наводнить крепость скоттами и норманнами. Так что распахивать морские ворота кузен не станет, пока не покончит со мной и не почувствует себя достаточно уверенным, чтобы напасть на тех, кто снаружи. И ему очень хочется уничтожить меня как можно скорее.
Мой двоюродный братец наверняка полагал, что бой закончится быстро. Кузен видел, как мал мой отряд, и это подтолкнуло его двинуть свою дружину. Но тут вдруг появился Финан с воинами, и враги пришли в замешательство. Ирландец орал, поторапливая людей строиться в шеренги позади моих дружинников.
– Не останавливаться! – надрывался тем временем кузен. – Не останавливаться! Бог даст нам победу! – Голос у него был пронзительный. Около двух сотен воинов спешило теперь взойти на рампу позади нас. – За святого Освальда и Беббанбург!
Я обратил внимание, что он держится где-то ближе к задним рядам, причем остался на коне, единственный всадник среди воинов, намеревавшихся ударить нам в тыл.
Итак, я получил битву, которой искал. Вместо того чтобы гоняться за гарнизоном в лабиринте беббанбургских строений, враги сплотились передо мной и собирались сзади. Нам оставалось только перебить их. Я проверил, низко ли несут копейщики свое оружие. Они не подвели.
– Слушайте! – обратился я к ним, но не слишком громко, чтобы неприятель впереди не подслушал. – Люди, сражающиеся на высоте, не станут держать щиты низко. Они будут драться как обычно и прикрывать щитами животы и яйца. А это значит, что их ноги открыты для вас. Метьте так высоко, как сможете. Цельтесь в бедра и калечьте ублюдков. Вы их раните, мы их перебьем.
– Бог и святой Освальд! – выкрикнул кто-то из шеренг моего кузена.
Большая часть дружины Беббанбурга располагалась теперь у нас за спиной, хотя горсть людей кузен направил в ряды Этельхельма. По моим прикидкам, на вершине лестницы собралось полторы сотни. Они выстроили перед фасадом церкви «стену щитов» в пять или шесть рядов глубиной. Позади нас воинов было еще больше, но теперь противник лишился шанса обойти нас с флангов. С пополнившими мой отряд людьми Финана наш строй насчитывал пятнадцать шеренг в глубину. Мы внушали ужас. Враги видели, как погиб их поединщик, и понимали, что сражаются против Утреда Беббанбургского. Многие воины Этельхельма воевали в армиях, которые возглавлял я. Эти люди знали меня и меньше всего на свете желали сражаться против моей волчьей стаи в тот летний вечер.
Одетые в красные плащи воины олдермена ждали, заведя щит за щит, и, как я предвидел, держали их высоко. Я уже ясно различал лица людей: они взирали на приближение смерти. Это были опытные бойцы. Они участвовали в долгой войне за изгнание данов из Мерсии и Восточной Англии, хотя мои дружинники дрались чаще и дольше. Мы были волчьей стаей, убийцами из Британии, мы рыскали от южного побережья Уэссекса до дебрей севера, от моря до океана и не ведали поражений. И наши противники знали об этом. Они видели, как солнце играет на лезвиях наших секир, видели мечи и нашу твердую поступь. Мы приближались к последнему пролету ступеней, держа щиты сомкнутыми, опустив клинки, шагая медленно, но верно. Одного из стоявших в переднем ряду строя Этельхельма вывернуло, его щит дрогнул.
– Пора! – взревел я. – Бей их!
Мы бросились вперед.
Даже если враг трусит, всегда найдется несколько воинов, жаждущих битвы, не испытывающих страха, таких, кто оживает в этом ужасе. Именно один из них сразил Свитуна, который, подобно всем нам в первом ряду, держал щит высоко и приседал за ним в ожидании неизбежного удара. Быть может, Свитун оступился или пригнулся слишком сильно, потому как секирщик погрузил лезвие ему в поясницу. Я не видел этого, но слышал, как Свитун взвыл. Я присел, держа щит над головой и сжимая Осиное Жало. Вздох Змея покоился в ножнах: он останется там, пока строй дружинников не рассыплется. Во время рукопашной свалки, когда ты чуешь последний вздох врага, нет оружия лучше, чем добрый сакс, этот короткий клинок.
Мы преодолели оставшиеся ступени бегом, воздев щиты, а неприятель молотил по этим щитам, издавая крики ярости и победные кличи. Свитун погиб, погиб Ульфар Датчанин и бедный Эдрик, бывший некогда моим слугой. Звенящий удар обрушился на мой щит, но он не был достаточно сильным, чтобы заставить меня опуститься на колени, и я понял, что его нанесли мечом. Будь Вальдер жив или знай Этельхельм дело как следует, он вооружил бы первый ряд тяжелыми секирами, под которыми мы падали бы, как скот во время осеннего забоя. Вместо этого саксы по большей части орудовали мечами, а меч не слишком подходит для того, чтобы крушить. Им можно зарубить или проткнуть, но чтобы превратить врага в месиво из переломанных костей, крови и истерзанной плоти, нет оружия, равного утяжеленной свинцом секире. Ударивший меня сделал зарубку на умбоне моего ивового щита, но это был последний нанесенный им на этой земле удар. Я уже распрямился и выбросил Осиное Жало вперед, чувствуя, как клинок пронзает кольчугу, как протыкает толстый слой мышц и входит в мягкие внутренности. Продолжая давить щитом, я провернул меч, чтобы тот не увяз у врага в брюхе. За спиной у меня появилось копье, пролезло между мной и сыном и уткнулось острием в верхнюю часть бедра неприятеля. Кровь хлынула у него из раны, воин пошатнулся и, пронзенный Осиным Жалом, упал. Шеренги позади меня давили, и хотя я не помню этого, мы издавали наш боевой клич.
Я достиг верхней ступени. Трупы мешали идти. Я перешагивал через них. Следующий удар по щиту был достаточно сильным, чтобы тот наклонился, но слева стоял Берг, и своим щитом он поддержал мой. Я сделал выпад Осиным Жалом, ощутил как острие уперлось в дерево, отдернул назад и ткнул пониже, на этот раз почувствовав кольчугу и плоть. Какой-то бородач орал на меня поверх обода моего щита, но его вопль перешел в безмолвную агонию, когда сакс Берга нашел его ребра. Справа от меня сын кричал, тыкая саксом между двух вражеских щитов. Воин, которого ранил Берг, повалился, и я перешагнул через него. Копейщик за мной прикончил упавшего, потом снова выбросил копье мимо меня, вонзив острие в пах противнику. Несчастный завизжал, уронил щит, склонился над залитым кровью камнем. Я ударил его Осиным Жалом по спине, перебив хребет, и он рухнул. Я наступил ему на голову, шагнул дальше. Две, возможно, три шеренги неприятеля были истреблены. Еще шаг вперед, крепко держа щит. Взгляд поверх края. Страх верещит где-то внутри. Не слушай! Держи щит крепче. В ноздри ударил запах дерьма. Дерьмо и кровь – вот аромат славы. Враг боится сильнее. Убивай его. Держи щит крепче. Бей.
