Я смотрела на него – эту жалкую пародию некогда могущественного и славного Лейстера, и удивлялась. И не только ему, но больше – королеве, ее женской сущности.
Он отверг ее в Нидерландах, он думал, что нашел способ одеть на себя корону одновременно расставшись с королевой, да еще – удар из ударов – послал за мной, чтобы я разделила корону с ним.
И после всего этого она простила его.
Видит Бог, сказала я самой себе, – она очень любит его.
Так оно и было.
ПОБЕДОНОСНАЯ АНГЛИЯ
…Что касается Вас, самого священного, что есть у нас всех, ваших подданных, и каждый трепещет, думая о том, хвала Вашей королевской храбрости, но перевезти Вас в самые отдаленные уголки Вашего королевства, дабы встретиться лицом к лицу с врагами и защитить Ваших подданных, я не могу, Ваше Величество, ибо Ваше благосостояние определяет безопасность всего Королевства, и потому храните себя превыше всего.
Лейстер – Елизавете
Ее присутствие и ее речи крепили мужество капитанов и солдат, и не было им равных в смелости.
Уильям Кэмден
Приближался последний эпизод трагической истории Марии Шотландской. В то время она содержалась пленницей в нашем собственном замке Чартли, который теперь принадлежал моему сыну Эссексу. Он неохотно позволил использовать замок как тюрьму и отговаривался тем, что он мал и неудобен для королевской особы. Однако его протесты не были услышаны, и в тех самых кабинетах, что были когда-то населены членами моей семьи, где резвились мои дети, разыгрались теперь драматические сцены последних дней жизни Марии. Там ее вовлекли в заговор Бэбингтона, который и привел к ее казни, а заключительная фаза ее жизни прошла в путешествии в роковой замок Фотерингей.
Вся страна говорила только об том, как встречались конспираторы, как передавались письма, как вовлекли в заговор королеву Шотландскую, и на этот раз ее вина была доказана окончательно. У Уолсингэма в руках оказалось свидетельство, и Мария была признана виновной в заговоре и покушении на жизнь королевы Елизаветы с целью свержения той.
Но даже имея свидетельство вины Марии, Елизавета неохотно подписывала смертный приговор.
Лейстер торопил ее, и я напомнила ему, что совсем недавно он искал договоренности королевы Шотландской, думая о возможности смерти Елизаветы и последующем пришествии к власти Марии.
Он поглядел на меня в изумлении. Он не мог представить, как я не понимаю простых политических игр. Да, видимо, я решительно разлюбила его, ибо раньше я соглашалась со всем, что он делал.
– Если она не примет мер, – яростно кричал Роберт, – то может быть предпринята попытка спасти Марию – и успешная.
– Тогда вам не позавидуешь, милорд, – язвительно прокомментировала я. – Думаю, Ее Величество королева Шотландии очень любит придворных собачек, но она предпочтет их выбрать по своему усмотрению, и, я уверена, у нее в апартаментах не будет места тем, кто услаждал королеву Елизавету.
– Что произошло с тобой, Леттис? – спросил он, изумленный.
– Меня бросил собственный муж, – парировала я.
– Ты хорошо знаешь, по какой причине я не могу бывать подолгу с тобой.
– Я знаю, – ответила я.
– Тогда довольно, давай перейдем к серьезным вопросам.
Но то, что было серьезно для него, не было таковым же для меня. Это ему не приходило в голову.
Народ был в тревоге, но королева играла все в ту же игру с затягиванием решения, которую вела всю свою жизнь. Часто это бывало ей на руку. Но теперь ее верные подданные желали знать, могут ли они радоваться пролитию католической крови.
В конце концов, ей принесли смертный приговор, и она подписала его, а знаменитая сцена, о которой так много говорят, произошла в зале Фотерингей.
Угроза королеве Англии миновала. Однако на пороге была еще большая угроза: испанцы.
Она страдала от раскаяния, эта необыкновенная женщина. Она, такая умная, тонкая видела дурные сны. Она подписала смертный приговор своему врагу – королеве Шотландской, которой в соответствии с ним отрубили голову.
Король Франции высказал, что лучше бы ее отравили, тогда были бы определенные сомнения относительно того, как она умерла. «Есть некоторые прекрасные яды, – сказал он, – и подданные королевы Елизаветы искусны в пользовании ими». Был ли то намек на Трактат о деяниях Лейстера? Можно было удушить ее подушкой – она оставляет мало следов. Но нет! Королева Шотландии была виновна, и королева Англии подписала смертный приговор, в соответствии с которым она была обезглавлена в замке Фотерингей. И, пока Англия торжествовала, королева Елизавета страдала от раскаяния.
Лейстер боялся, что депрессия приведет ее к потере разума.
Она бушевала, обвиняла всех приближенных, называла их убийцами, говорила, что ее вынудили подписать приговор, хотя прекрасно знали, что у нее не было этого в намерениях.
Как похоже на нее все это было! Я сказала Лейстеру, что она пытается переложить вину на других. Она даже говорила, что секретаря Дэвидсона, который принес ей приговор на подпись, нужно повесить. Сначала Лейстер, Берли и прочие, которые радовались устранению угрозы гражданской войны в Англии, были ошеломлены ее поведением, пока не поняли суть ее игры: она пыталась умиротворить врагов. Она боялась войны. Она знала, что испанцы готовят против нее Армаду. Она не желала, чтобы к ним присоединились еще и французы.
Шотландцев также нужно было принять в расчет. Они выгнали свою королеву, однако готовы были пойти войной на Англию, чтобы обезглавить теперь английскую королеву. Кроме того, угрозу представлял молодой Джеймс, сын Марии.
Затем стенания королевы стали менее громкими. В глубине души она понимала, что теперь, когда Мария устранена, жизнь для нее станет спокойнее, хотя обезглавлена была королева и то был прецедент. С другой стороны, дочь Анны Болейн начинала иногда понимать, что трон – небезопасное место. Она не желала, чтобы лишение головы королевы вошло в привычку. Она стала осторожна.
Вот какие, вероятно, проблемы мучили ее, но самой страшной была испанская Армада.
Шпионы Лейстера доносили мне, что королева очень привязалась к моему сыну. Эссекс возмужал, но не утратил своей привлекательности. Его каштановые волосы, сверкающие темные глаза, унаследованные от меня, очень притягивали взор. Он был, безусловно, тщеславен, как и я в дни молодости, и ему казалось, что мир создан для него и все должны разделять его взгляды. Одну черту он унаследовал не от меня – прямодушие. Он не выбирал слова и говорил то, что думал. Это было качество неблагоприятное для придворного, и, я полагаю, оно не находило одобрения у королевы, которая с дней своей юности была окружена льстецами, говорившими лишь то, что она желала слышать.
Я не переставала сравнивать Лейстера и Эссекса, потому, что они оба были фаворитами королевы, и думаю, она никого более так не любила, как этих двоих мужчин. Иронией судьбы было то, что, принимая во внимание наши с ней невидимые связи, она выбрала фаворитами моих мужа и сына, но мне доставляло истинное удовольствие слышать, как возросла ее любовь к Эссексу. Я желала, чтобы она все больше увлекалась им, так как это делало ее уязвимой. Я была настроена помочь Эссексу удержать эту привязанность королевы. Конечно, что могла я сделать, кроме как дать совет? Но могу с полным правом сказать, что я знала ее очень хорошо: ее силу и ее слабости. Это было известно мне благодаря нашему давнему соперничеству, так что я надеялась быть полезной Эссексу.
