Так окончилась дуэль, но она имела далеко идущие последствия.
Она должна была кое-чему научить Эссекса, но, увы – не научила.
Когда королеве стало известно об этом, она была очень зла и хотела проучить обоих, но, зная характер Эссекса и поняв причину дуэли, она одобрила поведение Чарльза Блаунта.
Ее комментарий был таков:
– Кто-то рано или поздно научит Эссекса хорошим манерам, иначе с ним не справиться.
То был знак, что королева не одобряет высокомерия моего сына и что ему должно исправиться, чего он, конечно, не сделал.
Я пыталась предупредить его, сказать ему, как опасно полагаться на ее привязанность: один день она будет ласкать и одобрять, в другой – ты станешь ее злейшим врагом, ибо ее настроение меняется, как ветер.
– Я знаю ее, – кричала я. – Немногие знают ее так, как я. Я была близка к ней… А теперь… ссылка, запрет. Я почувствовала на себе ее злобу, ее ненависть…
Он горячо заявил, что во всем виноват Лейстер.
– Клянусь, мама, – сказал Роб, – однажды я сделаю для тебя то, что должен был бы сделать Лейстер. Я сделаю так, чтобы она приняла тебя и с должным уважением, которого ты заслуживаешь.
Я не верила, но мне хотелось иметь такого защитника.
Чарльз Блаунт каждый день заходил справиться о его здоровье и прислал врача, в которого очень верил. И, пока зажили раны моего сына, бывшие враги стали друзьями.
Пенелопа, также заходившая ухаживать за братом, сказала, что Чарльз – славный малый, и благодаря этому случаю мы с Кристофером стали еще более близки. Его любовь к брату, его тревога за меня, ибо он понимал мои страхи и чувства к сыну, усилили связь между нами. Он перестал быть мальчиком, и мы вместе с ним чувствовали облегчение, что все закончилось много лучше, чем предполагали.
Случай с дуэлью скоро был забыт, но, оглядываясь назад, я воспринимаю его как важную веху в нашей жизни.
Год кончался, а угрозы со стороны Испании продолжались. Королева, как говорил Лейстер, постоянно предпринимала попытки отвести от страны угрозу, которой она успешно избегала несколько лет, но теперь эта угроза стояла у дверей. Люди типа Дрейка делали набеги на испанские порты и уничтожали их: это называлось «опалить бороду испанскому королю». Все это не могло уничтожить Армаду, относительно которой даже самые оптимисты говорили, что она сильнейшая в мире. В стране царил траур: многие английские моряки попали в плен, а некоторые – в лапы Аквизиции. Рассказы о пытках были столь ужасны, что Англия негодовала. Все знали, что в испанских галеонах везут не только оружие, но и орудия пыток, которыми, как поклялись испанцы, они обратят в свою веру все народы.
Мы слишком долго веселились. Теперь нужно было взглянуть в лицо реальности.
Роберт вновь поднялся при дворе до недостижимых высот, вновь восстановил все свои привилегии и постоянно находился возле королевы. Неудивительно, что все истории и слухи, циркулировавшие о них двоих в юности, возродились вновь.
Появился некий Артур Дадли, который, как говорили, был сыном королевы и Лейстера, рожденный двадцать семь лет тому назад в Хэмптон Корт. Говорили, что он был отдан на попечение человеку по имени Саузерн, которому под страхом смерти было приказано молчать о тайне рождения ребенка.
Артур Дадли заявлял, что теперь он знает тайну своего рождения, так как Саузерн признался ему.
История эта была известна по всей стране, но никто всерьез ей не верил, а королева с Лейстером ее игнорировали. При угрозе испанцев люди не придавали таким тайнам большого значения.
В том году я видела мужа еще меньше, чем прежде. Королева назначила его генералом-лейтенантом войск в знак совершенного к нему доверия.
Флот под командованием лорда Говарда Эффингэма при помощи Дрейка, Хоккинса и Фробишера – всех самых блестящих моряков – был дислоцирован в Плимут, где ожидалась атака испанцев. Там находилась армия в восемь тысяч солдат, рвущихся в бой. Не было в стране ни мужчины, ни женщины, исключая католиков-предателей, которые не были бы настроены спасти Англию от Испании и Инквизиции.
Мы жили национальной гордостью и решимостью, мы все изменились в то время. Не себя выдвигали – страну, которую решили во что бы то ни стало отстоять. Как ни странно, даже я – такая себялюбивая женщина – готова была умереть ради спасения Англии.
В редких случаях, когда мы с Лейстером виделись, мы разговаривали о победе. Мы должны были победить. Наша Англия должна была принадлежать королеве, сколь Господь ни продлил бы ее век.
Время было опасное, но славное. Всюду господствовала решимость и вера; какая-то сверхъестественная сила внушила нам, что если мы верим – то победим.
Елизавету никогда так не любили, как в это время. Сити было поручено обеспечить на защиту страны пять тысяч человек и пятнадцать кораблей, в ответ было выделено десять тысяч человек и тридцать кораблей.
Мы испытывали и страх испанского нашествия, и гордость за страну, но последнее было так сильно, что мы знали – оно победит страх.
Лейстер говорил о королеве в экзальтации, и странно, но я не чувствовала ревности.
– Она великолепна, – говорил он. – Она непобедима. Видела бы ты ее: она выразила желание поехать на побережье, чтобы, когда войска Пармы ступят на английскую землю, она сама могла встретить их. Я сказал, что не допущу этого. Она может поехать в Тилбери и там сказать перед войсками речь. Я напомнил, что властью своего военного чина запрещаю ей ехать на побережье.
– А она послушалась тебя? – спросила я.
– Ко мне присоединились другие, – отвечал Лейстер. Странно, но я была рада, что они вместе. Возможно, в те дни ее славы, когда она показала и своему народу, и своим врагам, что она – великая королева, я перестала воспринимать ее как женщину и соперницу за любимого мужчину, тогда она представлялась мне как мать своего народа, Елизавета Великая, и даже я почитала ее.
Что случилось дальше, известно: как она поехала в Тилбери; и сказала речь, которая вошла в историю, как она ехала среди солдат, облаченная в стальные доспехи, а паж, следовавший рядом, держал ее шлем; как она сказала солдатам, что у нее тело слабой женщины, но душа и сердце короля, Короля Англии.
Да, она, действительно, была великой. Я признаю это. Она любила Англию и, возможно, то была единственная ее истинная любовь. Ради Англии она пожертвовала семейной жизнью, которая могла бы быть у нее с Робертом, и я не могу поверить, чтобы она этого не желала. Она была верной женщиной, за королевским достоинством скрывалось любящее сердце, за образом фривольной кокетки – мудрый политик.
История этой славной победы известна: как маленькие английские корабли, такие юркие из-за своих размеров, сновали между огромными и малоподвижными кораблями Армады; как они поджигали огнем пушек паруса и сеяли всюду гибель и ужас; как громадная Армада, прозванная Непобедимой, была погублена у наших берегов; как несчастные испанцы тонули либо были выброшены на берег, где им вряд ли оказывалось гостеприимство; и как некоторые уцелевшие возвращались в позоре поражения к своему хозяину.
