Раньше мы часто так сидели. Когда нам было по пять лет, Лидия прибегала ко мне в кровать, если снаружи сверкали молнии или гремел гром, и в десять лет, когда отец на нас кричал за плохие оценки или поведение, и в пятнадцать лет после той истории с Грэгом она иногда ночью стучалась ко мне в комнату и молча забиралась под одеяло. И я всегда гладил ее по голове и говорил, что все будет хорошо, даже если сам не был в этом уверен.
Интересно, помнит ли она эти моменты или вытеснила из памяти эту часть нашего прошлого. Вытеснять людей мы, Бофорты, горазды.
– То, что я сказал, было неправдой. Ты самый важный человек в моей жизни.
Лидия замерла, и с каждой секундой ее молчания я чувствовал себя все более незащищенным. Я судорожно искал, что бы еще добавить для того, чтобы разрядить обстановку, ничего не приходило в голову. И я недолго думая решился задать вопрос, который больше часа вертелся в мыслях.
– А ты уже была у врача? Я понятия не имею, как это все делается. У тебя все в порядке? И для чего эти витамины – значит ли это, что организму чего-то не хватает, или как?
Я заметил, как напряжение постепенно оставляет Лидию. Она сделала глубокий вдох и повернула голову, чтобы взглянуть на меня. И в тот момент, когда на ее лице показалась легкая улыбка, я понял, что мы справились с этим. Перешагнули через пропасть между нами.
– Витамины мне прописали на первом же осмотре; я думаю, их прописывают каждой беременной. На последнем обследовании подтвердилось, что у меня все в порядке. – Она засомневалась. – Если не считать одной маленькой неожиданности.
Я поднял брови:
– Еще одна?
– У меня будет двойня.
Я недоверчиво уставился на Лидию:
– Ты шутишь.
Она помотала головой и достала телефон. Открыла фотогалерею и показала мне снимок, где на темном фоне виднелись светлые очертания маленького тела. Затем она перешла к следующему снимку. Собственно, он был такой же, как и предыдущий, разве что рядом с первым контуром отчетливо был виден и второй.
Внутри все перевернулось, появились странные ощущения. Одновременно у меня вырвался недоверчивый смешок:
– Это слишком безумно, чтобы быть правдой.
Лидия улыбнулась:
– Я в первый момент тоже рассмеялась, потому что случившееся в голове не укладывалось. Правда, я в то же время и заплакала. Руби, наверное, решила, что у меня нервный срыв.
При упоминании имени Руби я автоматически выпрямился:
– Руби была с тобой у врача?
Лидия, избегая моего взгляда, с большим интересом разглядывала телефон со всех сторон.
– Да. Она давно все знает.
Я потер ладонью подбородок. В горле у меня разом пересохло.
– Я попросила ее никому не говорить. Пожалуйста, не сердись на нее.
Я лишь помотал головой. Потом завалился навзничь и закрыл ладонями лицо.
Руби все знала.
Руби поддерживала мою сестру. После всего, что я сделал, она не оставила Лидию одну. В отличие от меня.
Я не мог дышать.
– Джеймс? – шепотом окликнула Лидия.
У меня дрожали руки, но я не мог отвести их от лица. Было стыдно. За все. Все ошибки, которые я совершил как друг и как брат, тяжким грузом обрушились на меня, грозя полностью раздавить.
Сестра отвела мои руки и с тревогой заглянула мне в лицо. В глазах ее я прочитал понимание. Она упала рядом со мной, и мы вместе смотрели вверх на люстру, свисавшую с потолка комнаты.
– Лидия, – прошептал я в тишине, – какое же дерьмо я натворил.
Лидия
Таким брата я еще никогда не видела.
Хотя я знала, как тяжело он переносит произошедшее между ним и Руби, но понятия не имела, как он на самом деле страдает.
Теперь, когда с него спала эта маска, я увидела стыд в его глазах, но также и глубокую печаль и боль, которую он испытывал от разрыва с Руби. Впервые он показал мне, что для него значит все это.
Я чувствовала сильное желание сделать что-нибудь для них. Ведь было очевидно, что у них есть чувства друг к другу и они оба страдают от этой ситуации.
– Почему ты до сих пор не дал ей понять, как тебе плохо? – осторожно спросила я через некоторое время.
Джеймс повернул ко мне голову:
– Я пытался просить у нее прощения, – сказал он севшим голосом. – Но она призналась, что не может меня простить…
Мы помолчали.
– Я могу ее понять, – начала я, и Джеймс едва заметно вздрогнул. – Но вместе с тем… не знаю. Мне бы очень хотелось, чтобы вы это преодолели.
– Руби не хочет, и я должен с этим считаться. – Это звучало так жалко, что мне захотелось взять его и тряхнуть как следует.
– С каких это пор ты стал так легко сдаваться?
Джеймс фыркнул.
– Что? – настаивала я.
– Я вовсе не сдался. Я постоянно думаю о ней и уверен, что уже не испытаю таких чувств ни к кому другому. Но если она не хочет быть со мной, то…
Я схватила с ночного столика блокнот для эскизов и ударила им Джеймса.
Он резко сел:
– Эй, что такое?
Я тоже села на кровати, игнорируя черные точки, которые запрыгали у меня перед глазами.
– Ты должен показать это ей, Джеймс! Пусть она поймет, как важна для тебя и как ты во всем раскаиваешься.
– Если бы ты видела, как она смотрела на меня в День святого Сильвестра. И что она сказала… – Он помотал головой. – Она полна решимости начать этот год без меня, и я не могу продолжать грузить ее своими переживаниями. Она считает, что у нас нет ничего общего и что ничего хорошего не получится.
– Да тебе ведь и не нужно идти к ней и обрушивать на нее признания в любви. Но пока Руби не знает, как ты сожалеешь о том, что сделал, она не сможет тебя простить.
Я видела по глазам, как в голове у него закрутились шестеренки, и добавила:
– Ты должен ей это показать. И не только словами. А своим поведением. Если она говорит, что у вас нет ничего общего, убеди ее в обратном.
Он сглотнул и тяжело выдохнул. Он вел жестокую борьбу с самим собой, я это четко видела.
Я вспомнила о нашем возвращении из Оксфорда. То утро перед тем, как все изменилось. Тогда Джеймс был такой счастливый. Он просто излучал внутренний покой, которого я в нем никогда прежде не видела. Как будто он впервые пребывал в согласии с самим собой. Как будто исчез тот невидимый груз, который он обычно на себе таскал. Как бы мне хотелось, чтобы это спокойствие к нему вернулось.
Тем не менее была одна вещь, которую он должен знать.
– Джеймс, – сказала я и терпеливо ждала, когда он поднимет на меня глаза. – Если ты еще раз поцелуешь кого-нибудь, кроме Руби, я лично вырежу тебе язык.
