Чем дольше я здесь сидел, тем сильнее крепло желание видеть Руби. И чем чаще я сам себе говорил, что не надо этого делать, тем больше нарастала тоска по ней.
Мне надо ее увидеть.
Мне просто необходимо это.
– Это намерение исходит не только от меня, но и от моего сына Джеймса. Он готов занять свое место в «Бофорте». На этой неделе, к слову, он получил одобрение из Оксфорда.
Услышав свое имя и последовавшие аплодисменты, я поднял голову. Некоторые из заседавших дружелюбно кивали мне, другие определенно видели, что я держу под столом телефон, и неодобрительно кривились. Я холодно ответил на их взгляды, не убирая телефон в карман.
– Не хочешь ли и ты сказать несколько слов, Джеймс? – спросил отец.
Я посмотрел на него, стараясь не выказать своего удивления. Перед заседанием он ничего не сказал насчет речи с моей стороны. Взгляд его был ледяным и настойчивым. Если я сейчас не возьму слово, отец потом покажет мне, что такое ад.
Ублюдок. Он знал, что я ни за что не пошел бы сюда, если бы знал, что он собрался выставить меня здесь на всеобщее обозрение как цирковую обезьянку.
Я медленно поднялся, сунув телефон в карман. Покосился на нетронутый стакан с водой и пожалел, что не попил заранее. Перехватило дыхание, когда я обвел взглядом присутствующих. Некоторых членов правления я знал еще с детства, других впервые увидел на маминых похоронах.
Мне пришлось откашляться. Возникло чувство, что мой дух отделился от тела, когда с языка срывались слова, которые вообще не могли исходить от меня.
– Мать была бы полна гордости, если бы присутствовала здесь и видела, с какой отвагой и самоотдачей вы вкладываете свою энергию в наше предприятие.
Я понятия не имею, что на самом деле подумала бы мама. Я и не знал ее по-настоящему.
В груди что-то сжалось. Мне захотелось немедленно выбежать отсюда, не говоря больше ни слова, но так сделать нельзя. Единственным выходом отсюда было выдержать еще час заседания. Неважно, каким образом.
– Я рад возможности в будущем заниматься тем, чему моя мать посвятила жизнь, причем с любовью.
Мой взгляд напоролся на взгляд отца. Интересно, увидел ли он в моих глазах ложь и заметил ли, что все это для меня лишь шоу. Да так оно и было. Шоу, в котором все заучено и нет ничего настоящего.
В грудной клетке, казалось, больше не было места для кислорода, такая там возникла теснота, и я не мог как следует глотнуть воздуха. Я снова подумал о Руби. Руби, которая поселила во мне веру в самостоятельную жизнь, полную возможностей.
– Я с полной уверенностью могу сказать: с такими коллегами, как вы, будущее может увенчаться только успехом.
Я кивнул сотрудникам перед тем, как сесть. Несколько неодобрительных лиц во время моей речи смягчились, и теперь все захлопали.
Я набрался смелости взглянуть на отца, и по всему телу побежали мурашки. Он кивнул, явно довольный моей речью. Еще никогда мне не приходилось чувствовать себя такой марионеткой, как сейчас.
14
Руби
Я прочитала письмо.
Потом еще раз.
Потом третий.
Я перечитывала его снова и снова, пока буквы не начали расплываться перед глазами, и мне не пришлось часто моргать.
– Мамочки, – пролепетала я.
Мама отозвалась вопросительным восклицанием. Она сидела рядом со мной за кухонным столом и рассеянно листала каталог домашнего оборудования.
– Мамочки, – повторила я, на сей раз громче, и подвинула ноутбук с открытым письмом.
Тут она оторвалась от каталога:
– Что?
Я задержала дыхание, энергично указав на ноутбук. Мама скользнула взглядом по экрану. Она замерла и посмотрела на меня, потом снова на экран. В следующий момент она зажала себе рот ладонями.
– Нет, – приглушенно выдохнула она.
– Да, – возразила я. – Думаю, да.
– Нет!
– Да!
Мама вскочила и бросилась меня обнимать:
– Я так рада!
Я прижалась к ней и зажмурила глаза, попыталась сделать так, как делала в детстве: сосредоточилась на том, чтобы запомнить этот миг навеки. Я запомнила запах мамы, шум огня в печи, аромат свежеиспеченных лепешек и невероятную радость, захлестнувшую с головой, когда я поняла, как близко подобралась к заветной мечте.
– А я-то как рада, – лепетала я у нее на плече.
Мама гладила меня по спине:
– Ты это заслужила, Руби.
– Мне придется искать стипендию, – сказала я, не выпуская ее из объятий.
Она прижала меня к себе еще крепче:
– Об этом подумаем потом. Не сейчас. А теперь…
Звонок в дверь перебил ее на полуслове.
– Откроешь? – спросила она. – Наверняка это Эмбер забыла ключ. Сразу и обрадуешь ее такой новостью.
Я кивнула и повернулась так стремительно, что коврик скользнул под ногами, и я ударилась плечом о гардероб. Но даже это не помешало мне распахнуть дверь с такой сияющей улыбкой, что…
…она мгновенно заледенела.
За дверью стоял Джеймс. Он как раз пытался причесать рукой растрепанные волосы и тоже замер посреди движения. Щеки у него слегка разрумянились, а изо рта вырывались в морозный воздух облачка его дыхания. На нем был серый костюм в клетку и черный галстук. Казалось, он только что с важного совещания или, наоборот, по пути туда.
Я хотела захлопнуть дверь у него перед носом.
И вместе с тем мне хотелось броситься ему на шею.
Может, даже хорошо, что я была не в состоянии что-нибудь сделать. Я только смотрела на него, чувствуя, как сердце от его вида колотится все чаще.
– Я… – начал он, но тут же потерял голос.
Я вспомнила тот день, когда он вот так же приехал под тем предлогом, что привез мне платье для Хэллоуина. Тогда в нем происходила такая же борьба с самим собой – чувства рвались из него наружу, но что-то не позволяло ему дать им волю.
– Я больше не могу, Руби, – вдруг вырвалось из него. Он мотал головой, глядя на меня вверх с нижней ступеньки. – Я больше не могу.
Голос у него был прерывистым и усталым. Печальным. Как будто случилось что-то непоправимое и назад возврата нет.
Одно было ясно, что сейчас ему невыносимо в одиночку. Но вместе с тем я злилась, что он явился сюда. Я – последний человек, к которому он может пойти, когда у него проблемы. Зачем он испортил такой важный момент моей жизни? Я только что получила одобрение из Оксфорда, черт возьми. Мне полагается плясать по всему дому, а Джеймс своей болью утягивает меня вниз, на дно. Между нами все кончено, и именно он виновен в этом. И нам незачем делать два шага назад и судорожно хвататься за то, что больше не существует.
