– Чего ты не можешь?
– Я только что с совещания «Бофорт». Лидия беременна. И меня приняли в Оксфорд. Я… я просто схожу с ума.
Грудь Джеймса вздымалась и опускалась так часто, как будто он только что пробежал марафон. Возможно, так он и чувствовал себя. Я знала, как ужасно он страдает под давлением, которое на него оказывает отец, и в этот момент вид у него был такой, что он вот-вот сломается.
Я набрала в грудь воздуха.
– Понимаю, как тебе, должно быть, плохо. Но… я не тот человек, к которому ты должен обращаться, когда тебе плохо, – ответила я как можно мягче.
Он быстро взбежал по ступеням крыльца и встал передо мной. В глазах его было темно, во взгляде – отчаяние. Таким я парня еще не видела.
– Я больше не могу без тебя. Ты единственный человек, кто меня действительно понимает. Ты мне нужна. И я хочу за нас бороться, потому что я весь твой. Я всегда буду твоим, Руби.
Я вцепилась в дверную раму и в полной растерянности смотрела на него. Тело мое разрывалось от надежды, ярости и боли, это была такая хаотическая смесь, что сердце колотилось как безумное, а мысли путались.
Я не могла поверить ушам. Словам, которые он только что сказал.
Я не могла поверить, что он снова пытается сорвать мою жизнь с петель.
Внезапно ярость пересилила все остальные чувства. Как он посмел явиться к нам в оргкомитет? Как он посмел испортить мне такой момент?
– Нет, – с трудом произнесла я. И помотала головой: – Нет.
– Руби, прошу тебя, я…
– А ты не хочешь знать, что нужно мне, Джеймс? – перебила я его. – Мне необходим покой. Мне нужно время для себя, чтобы преодолеть то, что было. Я хотела бы, чтобы ты когда-нибудь был счастлив и понял, что не можешь позволить отцу определять твою жизнь. Вот только помочь тебе в этом я не могу.
Он покачал головой:
– Мне лучше, когда ты со мной. Тогда я просто… счастлив.
– Это не моя работа – делать тебя счастливым, черт возьми! – крикнула я.
Джеймс вздрогнул и отступил на шаг назад. Он едва не упал с верхней ступеньки и упал бы, если бы я его не поймала в последний момент. Он уставился на меня, и в глазах у него застыл такой шок, что я перестала дышать.
– Джеймс, – хрипло сказала я.
Он снова покачал головой:
– Нет, ты права. Мне… не надо было сюда приходить.
Не говоря больше ни слова, он повернулся и сбежал по лестнице вниз. Быстрым шагом пересек наш дворик до калитки. Открыл ее, вышел и еще раз оглянулся на меня. Глаза у него были остекленевшие, как будто в них стояли слезы – то ли от моих слов, то ли от резкого ветра, не знаю. Не успела я ничего сказать, как он повернулся и ушел.
Джеймс
Яркие огни плясали в такт по лицам моих друзей, басы грохотали в ушах, сотрясая все мое тело.
Я сидел в ложе на удобном диване и смотрел, как неподалеку Алистер, Кеш и Сирил танцуют с группой девушек. Рен, как и я, остался сидеть. Я думаю, ребятам достаточно было только глянуть на мое лицо, чтобы решить не оставлять меня одного в этот вечер. Как будто я был несчастный маленький ребенок.
– Эй, ну ты как? – проревел мне в ухо Рен.
Я поднял брови. Обычно Рен последний, кому может прийти в голову говорить о чувствах. Как раз наоборот. Мы с ним оба только крепчаем под натиском проблем. И так было всегда. Поэтому мы и лучшие друзья.
– Не смотри так. А то я начинаю за тебя беспокоиться.
Я почти не слышал слов, но взгляд его был достаточно красноречив. Когда я пришел к ним в клуб, всем было ясно, что со мной что-то случилось. Сирил, не говоря ни слова, тут же сунул мне в руки стакан джина с тоником, но я до сих пор, час спустя, так к нему и не прикоснулся. Хотя желание залпом осушить этот стакан было велико. Может, это приглушило бы слова Руби у меня в ушах.
Это не моя работа – делать тебя счастливым, черт возьми!
Я мог понять ее гнев, у нее было право орать на меня. Поехать к ней – это короткое замыкание, которое я и сам потом не мог себе объяснить.
Я ненавидел эту ситуацию. Я ненавидел то, что в ту среду поехал не к ней, а к Сирилу, и с тех пор не проходит дня, чтобы я не мечтал о машине времени, чтобы отмотать назад все, что тогда произошло. Ведь вместо того, чтобы поговорить с Руби, я со своими друзьями продолжал жить по принципу «все забыть немедленно, чего бы это ни стоило».
Я отвернулся от Рена и уставился в стакан. Гремящей музыки было недостаточно, чтобы заглушить мои мысли, и некоторое время я боролся с собой. Я посмотрел на остальных. Сирил и Алистер танцевали с двумя девушками, а Кеш неподалеку от них привалился к стене и прихлебывал свой напиток. Я подумал, стоит ли мне встать и пойти к нему. Казалось, что все мое тело налито свинцом. Даже нагнуться и отставить на маленький деревянный столик нетронутый напиток стоило мне почти всех моих сил.
– Вся моя проклятая жизнь идет под откос, – сказал я наконец. Не знаю, расслышал ли меня Рен. Помимо того, что музыка оглушительно гремела, внутри у него уже было какое-то количество алкоголя. Но его темно-карие глаза смотрели внимательно, когда я продолжил: – И я не могу с этим ничего поделать.
Кажется, он меня услышал, потому что немного подался ко мне, обнял за плечо и слегка пожал его:
– Ты делаешь то, что делал всю свою жизнь, нет?
– Что именно?
Уголки губ Рена скривились в мрачную улыбку:
– Ты оставляешь все по-старому. Если я и научился чему-то от тебя за последние годы, так лишь этому.
Я нервно сглотнул. Он продолжал:
– Всякий раз, когда я уже готов сдаться, я вспоминаю твою науку. В последние дни мне это сильно помогало.
Я снова посмотрел на стакан джина с тоником. И спросил себя, что означает «оставлять все по-старому» в моем случае. Забыть Руби и делать вид, что ничего не было? Или бороться за нее?
– Я знаю, что в настоящее время на тебя много чего свалилось, но сейчас, вообще-то, тебе не мешало бы спросить, что в последние дни творится со мной, – сказал он.
Слова Рена заставили меня взглянуть на него.
– Что? – растерянно спросил я.
Он выдержал мой взгляд. Потом резко выдохнул и потер затылок:
– Ладно, ничего. Забудь. – Он встал и кивнул в сторону танцпола, где наши друзья тонули то в синем, то в фиолетовом свете. Движения их расслаблены, как будто их не касалась ни одна тревога в этом мире.
Сколько себя помню, мы всегда были большими мастерами по этой части: делать вид, что нам всё нипочем. Как будто жизнь – лишь игра, в которой ничто не длится долго и не имеет значения. В последние недели я понял, что мы предавались иллюзии. На самом деле каждый уязвим и каждому есть что терять.
