Резидент вправе, конечно, убрать слабого сотрудника, склонного, например, выпить. Но когда он это делает, понимает, что портит отношения со многими своими начальниками, которые поставили подписи на решении послать этого сотрудника за границу.
На выездном документе собирается минимум десяток значительных подписей, удостоверяющих своим авторитетом, что данный офицер — замечательный работник, который укрепит работу резидентуры.
Что же им теперь, признаваться, что они ошиблись, подобрали не того человека? На резидента, который откровенно браковал присылаемые из Москвы кадры, смотрели волком.
Другое дело, если случится нечто из ряда вон выходящее.
В резидентуре работал один умеющий радоваться жизни молодой офицер, сын крупного мидовского чиновника. Удальцов докладывал в Москву, что парень ни на что не годится и его нужно возвращать. Но в Центре не реагировали.
Однажды ночью офицер исчез. Жена от большой любви или по большой глупости позвонила помощнику посла по безопасности, подняла шум.
Наутро парень объявился, весь помятый, с похмелья. Его сразу привели к резиденту. Он долго, плача, объяснял Удальцову, что ничего плохого не случилось: пребывал в плохом настроении из-за ссоры с женой, ездил по городу, выпил в баре лишнего и заснул в машине.
Проверить его слова не представлялось возможным. Не то чтобы его кто-то подозревал в чем-то нехорошем, думал, что его вербовали… Резидент сообщил все, как было, без оценок и рекомендаций. Тут уже Москва сама решила: для офицера разведки поведение непозволительное, на такого человека положиться нельзя. Его отозвали.
А вот что делать с Платоновым, резидент не знал. Его отец работал в отделе административных органов ЦК КПСС, и жаловаться на Платонова-младшего означало пилить сук под самим собой. Чутье подсказывало Удальцову, что по глупости Платонова упущен важный источник информации. Но на чутье в шифровке не сошлешься.
Глава вторая
Уведомление об увольнении
Молодой человек по имени Мордехай Вануну, который приходил в советское посольство, был абсолютно несчастен. Он потерял работу, у него не было ни жены, ни детей — и не предвиделось. Он последовательно разочаровывался во всем, во что верил.
Он был сионистом и перестал им быть.
Он поверил в коммунизм, но и эти идеи ему тоже разонравились.
Он счел своим долгом помогать несправедливо обиженному палестинскому народу, но быстро заметил, что он сам палестинцев не интересует, он нужен им как символ, как еврей, который выступает за создание Палестинского государства.
Он влюблялся несколько раз, но безответно. Девушки жаловались на то, что он слишком любит одиночество. И постоянно говорит, что ему ничего не удалось достичь в жизни, потому что он выходец из Марокко.
Он даже рассорился с семьей. Обиделся на отца: зачем он их всех сюда привез?
Мордехай Вануну — впрочем, его все называли просто Мотти — родился не в Израиле, а в Марокко 13 октября 1954 года.
В древнем городе Марракеше, средневековой столице Марокко, издавна обитала еврейская община. Еврейский квартал был своего рода гетто, но другой жизни африканские евреи не знали. Они читали тору, строго соблюдали древние обычаи, занимались ремеслом и растили детей.
В семье Вануну было одиннадцать мальчиков и девочек.
Его отец Шл омо, знаток торы и владелец крохотного магазинчика, решил переехать в Израиль из-за растущих антиеврейских настроений в Марокко. Населяющие Марокко берберы относились к евреям вполне терпимо, но арабские толпы стали забрасывать евреев камнями. Марокканские евреи уезжали, и Вануну-старший испугался, что дальше станет еще хуже.
Мордехая увезли из Марокко, когда ему было восемь лет.
Родители не делились с детьми своими затаенными страхами, и в памяти остались только приятные детские воспоминания. С годами ему стало казаться, что там, в Марокко, на самом деле было совсем неплохо.
А в Израиле семье Вануну пришлось нелегко. Они хотели обосноваться поближе к родственникам — в Мигдаль а-Эмек, неподалеку от Назарета, в обжитом и привлекательном месте. Но их отправили на край пустыни Негев, в Беэр-Шеву.
Первый премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион мечтал превратить Беэр-Шеву в современный город. Но желающих ехать в пустыню оказалось немного. Туда направляли выходцев из Северной Африки. Беэр-Шева преобразился, там появились крупные современные предприятия. Но рабочих мест хронически не хватало, и люди с образованием уезжали.
Вануну-старший открыл небольшой магазинчик и торговал религиозным антиквариатом. «Стоило ли ради этого уезжать?» — думал Вануну-младший.
Зачем, спрашивается, родители потащили его в Израиль, где к выходцам из Северной Африки относятся пренебрежительно; где ему, родившемуся в Марокко, нет хода наверх?
В Израиле все знают всех: это маленькая страна. Особенно это относится к старшему поколению. Эти люди вместе сражались за независимость, служили в армии или работали в правительстве. Они жили рядом и встречались чуть ли не каждый день. Они все обращались друг к другу по имени.
Многие были связаны родственными узами — правда, это не обязательно помогало им сделать карьеру. Наследственных постов здесь не существует. Можно иметь право называть премьер-министра по имени, но при этом оставаться мелким служащим. Сын премьер-министра Бен-Гуриона так и прожил свою жизнь владельцем газетного киоска.
Официальное положение — не главное в израильском обществе. Есть министры, с которыми мало кто считается, кроме их собственных подчиненных. И есть внешне малозаметные люди, которые необыкновенно влиятельны. Это Мордехай Вануну понял еще в юности.
Его семья не принадлежала к тем, кто мог на что-то претендовать. В политике, армии, экономике тон задавали выходцы из Европы. Вануну казалось, что они с презрением относятся к нему, африканцу. В юности он пришел к выводу, что ему в этой жизни хода нет.
Уже решив навсегда уехать из Израиля, он встретил вдруг возле кинотеатра школьного товарища. Тот находился в прекрасном расположении духа по случаю рождения второго ребенка, угостил Вануну пивом и рассказал анекдот:
— Ты знаешь, кто такой настоящий израильтянин?
— Ну?
— Это человек, который готов на все, лишь бы отвертеться от военных сборов в мирное время, и который сделает все, чтобы попасть в армию во время войны.
Когда-то уклоняться от военной службы казалось в Израиле делом немыслимым, позорным. Теперь толковая молодежь жалела, что ей приходится терять время в казармах.
Да и вправду ли их отцы были такими суровыми и неприхотливыми бойцами, как они любили говорить? Старшее поколение хотело казаться жестким, немногословным, категоричным. Возможно, постоянные военные сборы и ожидание новой войны и в самом деле сделали их совсем другими, не такими, какими они родились. А может быть, лишь делали вид, что они такие крутые.
