В Ла-Рошели звонили колокола; горожане обнимались на улицах. Война кончилась. Больше не надо оплачивать налогами ничего не решающие военные операции.
Временно наступил мир.
В Ла-Рошель приехала Жанна. Ее снедало беспокойство. Перемирия заключали и прежде — собственно говоря, это был третий дутый договор о мире за последние семь лет; и могла ли она ждать большего от подписанного теперь в Сен-Жермене, чем от подобных в Амбуазе и Лонжюмо?
Колиньи старел и слабел. Ее сын, на которого приходилось возлагать все надежды, отличался легкомыслием; в гуще всех этих событий он занимался не разрешением опасных ситуаций, а любовными похождениями — в самом неподходящем месте; скандал в университете особенно нежелателен.
Мир вызывал у Жанны больше беспокойства, чем война. Ей была прекрасно известна низменная натура королевы-матери; она знала, что когда эта женщина заявляет о своей дружбе, то бывает опаснее, чем тогда, когда находится во враждебном лагере.
От французского двора уже поступили сердечные приглашения. Екатерина Медичи была бы рада видеть в Париже Жанну с сыном и дочерью.
Генрих в Париже! Какая легкая жертва для одной из распутниц, принадлежащих к той банде шлюх, именуемых «летучим эскадроном».
Генриху ехать в Париж нельзя.
Да, мир этот определенно очень неспокойный.
В Ла-Рошели игралась свадьба. Несколько недель назад Жаклин де Монбель, дочь графа д'Антремона, сопровождаемая всего пятью подругами, приехала в город. Беглянкой, потому что ее суверен
[7]
Эманюэль Филибер, герцог Савойский, запретил ей вступать в брак за пределами своих владений. Но Жаклин решила выйти за Гаспара де Колиньи, своего давнего кумира, и ни о ком больше не желала слышать.
Поэтому из Савойи пришлось бежать; несмотря на холодную февральскую погоду, она покинула свой замок, по реке спустилась в лодке до Лиона, а остальной путь проделала верхом.
Приехала она бедной вдовой, так как Эманюэль Филибер, сочтя, что подобное неповиновение должно быть наказано, немедленно конфисковал ее имения.
Но Колиньи, уставший от войны и мечтающий о семейном уюте, был тронут преданностью этой женщины и нисколько не расстроился из-за ее утраченного богатства.
Он хотел, женившись на ней, вернуться ко двору Франции, где его должен был ждать хороший прием. Там он собирался продолжить борьбу за правое дело в более цивилизованной форме, чем на поле брани. В Париже к нему будет прислушиваться король; он постарается вырвать юного владыку из-под влияния матери; попытается привить ему любовь к добродетели. Ему казалось, что в Карле много хорошего, нужно только помочь проявиться этим качествам.
И в марте 1571 года, вскоре после того, как в Сен-Жермене был подписан мирный договор, Колиньи женился.
Генрих Наваррский и его кузен Конде были гостями на свадьбе. Генриха поразило восторженное лицо невесты. Она танцевала в подвенечном платье и прямо-таки лучилась счастьем. Бриллиантовые пуговицы на ее корсаже искрились в пламени свечей; скроен корсаж был из белой серебряной парчи, и узор вышит золотом, испанская юбка — из темной золотой парчи и расшита скрученными золотыми и серебряными нитями. В этом платье невеста выглядела красавицей.
«Такой любви я еще не знал, — думал Генрих. — Здесь нет пылкой страсти, столь важной для чувственных натур». Его интересовали все стороны любви, и он понимал, что привязанность этой женщины к адмиралу очаровательна. С грустью подумал о том далеком дне, когда ему пламенная женская страсть уже не понадобится; тогда он с полным удовольствием станет согреваться привязанностью такой женщины, как Жаклин.
Жанна распорядилась выставить у ворот Ла-Рошели стражу. Мир миром, но доверять королеве-матери она не могла.
«Мне очень хочется видеть вас при дворе, — писала ей Екатерина Медичи. — И до чего замечательным юношей, наверно, стал ваш сын. Я слышала, он пользуется большим успехом у дам».
Жанна явственно представляла себе вульгарное хихиканье, с которым писались эти слова; вспоминала сдержанное, непроницаемое лицо, не выдающее мыслей, таящихся за круглыми скрытными глазами.
Колиньи пришло приглашение.
Жанна сильно встревожилась, увидев в глазах адмирала радость. Женитьба принесла ему покой и уют, теперь он казался моложе того старого воина, что сражался при Монконтуре. Но еще его радовало и полученное письмо.
— Повеление, — сказал он, — от самого короля.
— Явиться ко двору? — холодно спросила Жанна.
— Вот именно. Только не в повелительной форме. — Колиньи слегка улыбнулся. — Его величество любезно просит меня вернуться.
— Зачем? Чтобы вас могли повесить на Гревской площади?
— Я уверен, что такого желания у его величества нет. Он хочет, чтобы я, как надежный, испытанный человек, служил ему помощником в самых важных делах.
— Приятные слова. Но что кроется за ними?
— Дружба. Я хорошо знаю Карла.
— Карла — да, но не короля Карла IX. К тому же он еще мальчик, поступающий по указке матери. Друг ли вам Екатерина, адмирал? И так ли предан вам Генрих де Гиз, что без вас двор ему невыносим?
— Ваше высочество требует слишком многого. Недавно они были нашими врагами. Теперь протягивают руку дружбы. Но, возможно, относятся к нам так же недоверчиво, как и мы к ним.
— Быть более подозрительными, чем они, немыслимо, — угрюмо сказала Жанна.
— Ваше высочество, при дворе делу гугенотов я надеюсь послужить лучше, чем на поле битвы. У меня сложилось твердое убеждение, что если мы будем продолжать убивать друг друга, то это пользы не принесет. А переговорами, показом своего образа жизни мы, несомненно, добьемся многого.
Жанна грустно посмотрела на него, понимая, что адмирал твердо решил ехать ко двору. Он воин, а не дипломат; настолько простодушный человек, что судит о других по себе. Верит, что и он, и враги хотят мира с одной и той же целью. Ни за что не допустит мысли, что те, предлагая дружбу гугенотам, могут втайне замышлять их истребление.
Колиньи улыбнулся.
— Его величество пишет, что желает видеть при дворе мою супругу.
— Значит, вы отправляетесь в логово наших врагов, — вздохнула Жанна. — Будьте осторожны, мой друг.
Адмирал поцеловал ей руку и поблагодарил за беспокойство; но она понимала, что страхи ее он считает напрасными.
Гаспар де Колиньи уехал в Париж, а Сюзанна родила мальчика, чему профессор очень обрадовался; он единственный в Ла-Рошели верил, что ребенок его.
Жанна, слышавшая краем уха сплетни о сыне, не обратила на слухи внимания, мысли ее были заняты другим. Она понимала, что существующее положение долго не продержится.
Ее беспокоило будущее сына и дочери, а также — правда, в меньшей степени — племянника, Генриха де Конде. Поэтому она с удовольствием занялась подготовкой женитьбы последнего.
