И все-таки Марго, в золотистом парике, со сверкающими драгоценными камнями и нарумяненным лицом, выглядела великолепно и даже очаровала Жанну.
И все же какое-то внутреннее чутье не позволяло Жанне доверять этим людям. В их страстных заверениях о своей привязанности сквозила неискренность. Жанна д'Альбре не забыла, как эта самая королева-мать, Екатерина Медичи, отвратила Антуана от его долга, подослав к нему красотку из своего «летучего эскадрона». Теперь эта женщина из кожи лезет, притворяясь ее лучшей подругой. Каждый день веселым тоном спрашивает, когда же ко двору приедет жених. Неужели Жанна не понимает, что всем не терпится увидеть этого замечательного молодого человека, что невеста тоскует по нему?
Нет, за всем этим кроется какой-то тайный умысел, и она не доверит им любимого сына, пока не будет в них уверена. Он не приедет, пока все не будет решено и подписано; да и тогда ему следует находиться в окружении друзей.
Двор вернулся в Париж. Наваррская королева была почетной гостьей. Королева-мать постоянно искала возможности выказать ей свои дружеские чувства. Ее портной должен кое-что сшить для Жанны. Жанна побывала у Рене, ее парфюмера и перчаточника, чтобы он по велению Екатерины Медичи изготовил ей такие же элегантные перчатки, как у нее, королевы-матери.
Вернувшись от Рене в особняк Конде, ставший ее парижским домом, Жанна ощутила сильные боли. Промучилась она всего несколько суток.
Весть эта облетела Париж. Наваррская королева скончалась.
Шел июнь 1572 года.
КРОВАВАЯ СВАДЬБА
Генрих, легко приноравливавшийся ко всему, беззаботно ехал в Шоней.
Правда, он не хотел уезжать из Беарна, где сразу же нашел любовницу, казавшуюся очаровательнее и желаннее всех предыдущих; заявлял, что не желает покидать родную землю. Иногда встречал Флеретту с ребенком, которым та очень гордилась. Черноглазый мальчик радостно гугукал, когда принц подбрасывал его и ловил. Флеретта делала реверанс, понимая, что парень, с которым она лежала в садике, уже не тот, и она не может претендовать на все его внимание. Дочь садовника не роптала; разве она не носит повсюду с собой наглядного подтверждения своей былой связи с принцем Беарнским? Разве ее семье не оказываются милости, каких не получают другие из ее окружения? И когда малыш подрастет, благосклонность не иссякнет, принц очень любит детей, а своих тем более.
Поэтому жаркими летними днями в Беарне Генриху приятно было сознавать, что его суровые наставники, мать и Колиньи, находятся далеко, в Париже или в Блуа, при французском дворе. Что может беспокоить его, пока он живет в солнечной Наварре?
Генрих любил устраивать пикники, когда спадала полуденная жара, и как-то, проводя время на природе с любовницей, увидел курьера, везущего ему вызов в Париж. Он обнял милую, прижал к себе и заверил, что женить его на принцессе Маргарите не удастся; папа римский не даст на это согласия, а без него о браке с ней не может быть и речи. Все католики в стране восстанут, если принцессу выдадут за гугенота, не заручась согласием римского первосвященника.
— Я скоро вернусь в Беарн, — пообещал он ей.
Однако выехать в Париж пришлось, и когда он доехал до деревни Шоней в провинции Пуату, к нему явился еще один курьер.
Одежда курьера пропылилась, он явно очень спешил, и по его печальному лицу Генрих догадался, что с дурной вестью.
— Что случилось?
— Ваше высочество, худшей вести я не мог привезти. Королева, ваша матушка, скончалась.
Генрих уставился на гонца. Он не мог поверить в смерть матери. Мать всегда была такой нужной… необходимой в его жизни. Как она могла умереть? Этого не может быть. Она не старуха. Тут какая-то ошибка.
— Вы не совсем в себе… — заговорил он.
— От горя, ваше величество.
Генриху хотелось задать множество вопросов, но слова не шли с языка. Казалось, время замерло. В жизни его никогда не бывало подобной минуты. Он не мог ни думать, ни говорить. Смутно ощущал раскаяние, громадную утрату, одиночество и сильное желание расплакаться.
Наконец он обрел дар речи.
— Что с ней случилось?
— Ваше высочество, говорят, ей не следовало приезжать в Париж.
Генрих молчал. Казалось, он пересек громадную бездну и обратного пути нет. Та, что вела его по беззаботной жизни, мертва. Теперь он одинок.
Генрих ехал на север, в католический Париж. Его сопровождали принц де Конде и около восьмисот дворян-гугенотов.
Оба кузена были одеты в глубокий траур, но его предстояло вскоре сменить на яркие одеяния, потому что их ждали свадьбы. Сперва Конде и Марии Клевской, а затем предстояло событие, которое, по слухам, настолько возбудило всеобщий интерес, что тысячи людей со всех концов страны стекались ради него в Париж: бракосочетание католички Маргариты и гугенота Генриха Наваррского.
Внешне Генрих быстро оправился от потрясения, вызванного смертью матери. Выглядел он таким же беззаботным, как всегда, и часто повторял, что скоро вернется в Беарн холостяком, потому что папа римский ни в коем случае не даст разрешения на брак Маргариты с ним.
Внутренне он был обеспокоен. Ему хотелось в Париже разузнать побольше о смерти матери. Ходили тревожные слухи, что ее отравили; заболела она после визита к Рене, флорентийскому перчаточнику и парфюмеру королевы-матери, хотя вскрытие показало, что скончалась она от лопнувшего нарыва в легких. Но Генриху в это заключение слабо верилось. Он немало слышал об умении королевы-матери пользоваться ядами; о привезенных ею флорентийцах, непревзойденных мастерах в устранении нежелательных людей. И разве мать не боялась отпускать его в Париж, догадываясь, что там с ним может случиться?
Ну что ж, теперь он едет туда; раз вызвали, надо повиноваться. Но это совпадало с его желанием. Он больше не мог прятаться за юбку матери — и не хотел.
Никто не догадывался, что легкомысленный юноша превратился в мужчину — может, тоже беспечного, такова уж была его натура, однако под беззаботностью скрывалось желание стать таким, каким старалась воспитать его мать.
Теперь юного Конде Генрих понимал гораздо лучше. Чувствовал, каким ударом явилась для того смерть отца. Сейчас Конде выглядел мрачным; горя, как его двоюродный брат, он не скрывал.
— Послушай, кузен, — сказал Генрих, — мы стали мужчинами. У нас появятся жены. У тебя уж наверняка.
— Все эти приготовления устраиваются не ради меня, — ответил Конде. — Мне предстоит скромная церемония по гугенотскому обряду.
— А мне у врат собора Парижской богоматери, потому что внутрь меня не пустят. Если, конечно, она вообще состоится. Бракосочетание в подобных случаях может расстроиться в последнюю минуту.
— Тогда зачем же тебя вызывают в Париж?
Взгляды их встретились.
— А зачем созывают в Париж людей? — вопросом на вопрос ответил Генрих. — Вот приедем, тогда начнем понимать.
