Гиз понимал, что это его величайший час и нельзя допускать ни единой ошибки.
Поразмыслив, он решил, что время действовать еще не настало. Поэтому успокоил толпу и отправил стражу к дверям Лувра; однако, чтобы дать королю возможность скрыться, оставил выходящую на Тюильри дверь без охраны.
Об этом доложили Генриху III. Тот вышел в неохраняемую дверь и без промедления покинул Париж.
Баррикады торжествовали; король был вынужден вступить в переговоры с Гизом и покориться условиям, выдвинутым Лигой. В Блуа собрались генеральные штаты, и казалось, что у короля с герцогом все уладилось. Но оба понимали, что никакого примирения быть не может, и король повторил своим любимчикам то, что уже говорил раньше. Из них двоих либо один, либо другой должен умереть. Любимчики решили — погибнет Гиз, и стали готовить убийство.
Двор находился в Блуа; король болтал в своих покоях с любимчиками, Гиз в своих предавался любви с Шарлоттой де Сов, ставшей маркизой Нуармутье. Королева-мать не покидала своих покоев из-за приступа подагры; в последний год ее здоровье быстро ухудшалось.
К убийству все было подготовлено. Королю Парижа и королю Франции стало тесно в этом мире. Один должен был его покинуть.
Гиз поднялся с постели, Шарлотта вместо камердинера помогала ему одеваться. Из всех любовников ей больше всего нравился этот; она понимала, почему Марго непрестанно бранила тех, кто помешал ей выйти за него замуж.
Они поцеловались, обнялись, и туалет герцога продолжался. Шарлотта в то утро была очень веселой.
Гиза вызвали в спальню короля. Путь туда лежал через прилегающие комнаты. Откинув портьеру королевского кабинета, герцог ощутил первый удар. И не понял, в чем дело, пока еще пятеро убийц не вонзили кинжалы ему в грудь.
— Господи, смилуйся надо мной, — воскликнул он, падая на пол.
Король Франции вышел из спальни взглянуть на павшего врага. Бесстрастно посмотрел на струящуюся из ран кровь и коснулся ногой величественного тела. Убийцы сгрудились вокруг, ожидая одобрения.
— До чего же рослый, — пробормотал Генрих. — Мертвый он как будто бы вырос. — Затем взглянул на друзей и, улыбаясь, добавил: — Теперь во Франции только один король.
Войдя в покои матери — та лежала в постели, — он подумал, что она сильно постарела за последние месяцы; кожа ее пожелтела, лицо осунулось от болей и тревоги за сына. Но когда он подошел к ее кровати, она, как обычно, улыбнулась ему.
— Как поживает моя матушка? — спросил он.
— Неважно, сын мой. Правда, лежа, я чувствую себя получше. А ты?
— Сегодня я чувствую себя великолепно.
Екатерина приподнялась на локте, в глазах ее появилась тревога.
— Да, — продолжал Генрих, — сегодня я счастлив, потому что стал безраздельным правителем Франции. Матушка, сегодня по моему приказу убит король Парижа.
Мать в ужасе уставилась на него. Губы ее беззвучно произнесли: «Как?!» Ему показалось, что ее хватил удар.
Потом глаза королевы-матери замерцали, и она сказала:
— Что ты наделал, сын мой? Что ты наделал? Дай Бог, чтобы это не кончилось бедой.
Она в изнеможении откинулась на подушки; разум ее, все еще бодрый, стал искать какой-то выход. Он в опасности, ее безрассудно храбрый сын, единственный в мире человек, которого она любит. Она всеми силами старалась не допустить, чтобы преемником его стал Генрих Наваррский; теперь уж с этим, видимо, ничего не поделаешь. Ей было страшно подумать, как этот безрассудный поступок отразится на Франции; но по-настоящему боялась она только за сына.
Он убил самого любимого в стране человека. Теперь месть будет подстерегать его на каждом углу.
Через тринадцать дней после убийства герцога де Гиза Екатерина Медичи умерла. Казалось, потрясение, вызванное безрассудством Генриха III, оказалось для нее роковым. Она понимала, что сыну ее грозит серьезная опасность; он больше не спрашивал у нее советов; он был обречен. А она от слабости не могла подняться с постели.
Оставалось лишь закрыть глаза и умереть.
Король бесстрастно смотрел на лицо матери, так горячо его любившей. Он понимал, что лишился самого близкого человека на свете, но испытывал прежде всего облегчение. Теперь он свободен. Будет следовать своим желаниям, теперь не придется обсуждать политические дела с матерью и выслушивать ее советы. Гиз мертв, Екатерина Медичи мертва. Больше некому омрачать ему жизнь.
Однако со смертью Гиза Лига понесла меньший урон, чем рассчитывал Генрих III. Место великого герцога готовились занять его брат, герцог де Майенн, и сестра, герцогиня де Монпасье. Было ясно, что они не успокоятся, пока не отомстят за брата. Герцог де Майенн готовился захватить и французскую корону.
Из сложившегося положения король видел только один выход. Лига ополчилась на него, как и на гугенота Наваррского, поэтому им с Наваррским нужно забыть о своих раздорах и стать союзниками.
Французский король послал гонцов к наваррскому королю, и хотя друзья советовали Генриху опасаться предательства, он поехал в Плесси ле Тур, где и состоялась их встреча.
Оба значительно изменились с тех пор, как виделись в последний раз. Король Франции ослабел еще больше, что бросалось в глаза, а Генрих Наваррский стал отличным полководцем; он постарел, как и его французский тезка, но по глазам его было видно, что веселого взгляда на жизнь он не утратил, однако чувствовалось, что целеустремленность и честолюбие ему отнюдь не чужды.
Они так сердечно обнялись, что Коризанда, глядя на них, позавидовала Генриху III.
— Брат мой, — воскликнул французский король, — слава Богу, что ты приехал. Ты наследник моего трона, и это надо объявить всей стране; кроме того, мы совместно должны сокрушить общего врага — Лигу. Майенн занял место своего брата. Ведьма Монпасье подняла столицу против меня. Париж уже не мой; горожане устраивают на улицах процессии, призывают Гизов себе в вожди. У нас общий враг, хватит нам противостоять друг другу. Ты, брат, и я, короли Франции и Наварры, должны выступить против Лиги и оставшихся Гизов.
Генрих понимал, что французский король прав. И был готов к действию.
Герцогиня де Монпасье жила ради мести. Брат был для нее самым дорогим человеком на свете: главой дома Гизов, надеждой дома Гизов; заменить его не мог никто.
Другого брата, Луи де Лоррена, кардинала Лотарингского, день спустя постигла участь Генриха де Гиза, его удавили в темнице. Мыслимо ли, чтобы такая гордая семья смирилась с тем, как убивают ее сынов?
Герцогиня обезумела от горя; умерить его она могла, лишь отдаваясь целиком делу Лиги, организуя шествия по улицам Парижа, поднимая людей против короля. И так преуспела, что король не смел въехать в город. Она благодарила всех святых за то, что Париж оставался верен человеку, которого называл своим королем; Париж был сердцем Лиги, а герцогиня была готова поверить, что Париж и есть Франция.
