Порой ученым бывает трудно определить в точности, какими чувствами пользуются птицы, оценивая свое окружение. Дрозд, черный или странствующий, ищущий дождевых червяков на лужайке в пригороде, – всем знакомая картина. Птица делает прыжок вперед, останавливается, склоняет голову набок и ждет – всматривается или прислушивается? А потом, стремительно метнувшись вперед, хватает с земли червяка. В 1960-х годах американский орнитолог Фрэнк Хеппнер выяснял, каким из чувств пользуются странствующие дрозды, когда ловят добычу. Оказалось, что, если воспроизводить «белый шум» содержащимся в неволе дроздам, пока они ищут червей, эти звуки абсолютно никак не отражаются на эффективности их поисков. Хеппнер пришел к выводу, что дрозды охотятся, полагаясь на зрение, и что птица, наклоняя голову набок, скорее присматривается, нежели прислушивается, окидывает взглядом землю в поисках червяка
[329].
Тридцать лет спустя Боб Монтгомери и Пат Уэтерхед вернулись к тому же вопросу и пришли совсем к другим выводам. Они согласились, что поза со склоненной набок головой говорит о стремлении присмотреться, что наклон головы птицы означает, что изображение земли проецируется непосредственно на ямку сетчатки. Но когда они удалили все визуальные подсказки – отверстия в земле, экскременты червей, – птицы все равно смогли найти добычу. Методом исключения Монтгомери и Уэтерхед показали, что странствующие дрозды находят червей, прислушиваясь к звукам. Если приложить ухо к норке дождевого червя, иногда можно услышать, как его мелкие щетинки трутся о земляные стенки.
Кроме того, в исследованиях Хеппнера обнаружился изъян: на самом деле птицы видели червей в норках, поэтому едва ли можно было утверждать, что они находят «невидимую» добычу. Ключевой момент исследования Монтгомери и Уэтерхеда имеет большое значение. Вот он: даже если наше истолкование конкретного поведения подразумевает, что птицы пользуются каким-то одним чувством, требуется тщательное проведение экспериментов, чтобы полностью удостовериться в том, какое это чувство
[330]. За пределами лаборатории странствующие дрозды, несомненно, пользуются во время охоты и зрением, и слухом. Возможно, им также служит обоняние, или же они могут улавливать движения червя в почве с помощью механорецепторов ног и лап.
Еще эффектнее, чем способность странствующего дрозда находить червей, выглядит умение водных птиц, обитающих в засушливых регионах, чувствовать дождь, идущий на расстоянии сотен километров от них. Тысячи обыкновенных (розовых) и малых фламинго внезапно появляются через несколько часов после дождя возле наполнившихся котловин озер Этоша в Намибии или Макгадикгади в Ботсване. В этих засушливых краях дожди непредсказуемы, но когда они идут, неглубокие впадины высохших озер быстро заполняются водой. Фламинго зимуют на побережье и, хотя сами не попадают под дождь, каким-то образом умудряются узнать, что он прошел, и направиться от берега в глубь материка. Они способны не только узнавать о том, что где-то вдалеке прошел дождь, но и определить, насколько сильным он был, и покидают прибрежные места для зимовки, только если выпавших осадков было достаточно для гнездования. Неужели фламинго реагируют на вибрации далекого грома? Может быть, но зачастую они знают про далекий дождь, даже когда он проходил без грома. Или же их реакцию вызывает вид башнеобразных кучевых облаков, предвещающих дождь, видимых с земли издалека, а с воздуха – еще дальше? Или сигналом фламинго служат изменения атмосферного давления?
[331]
Пока что никто не знает, какими чувствами пользуются фламинго и другие птицы, чтобы узнать, что вдалеке идет дождь. В очерке Стивена Джея Гулда «Улыбка фламинго» отражен тот факт, что фламинго кормятся, переворачивая голову и отфильтровывая мелкие частицы корма из воды. Гулд полагал, что загадочная улыбка фламинго – следствие его перевернутого наоборот клюва, но я предпочитаю считать, что они просто посмеиваются над тем, как мы озадачены их таинственной способностью чувствовать далекие дожди
[332].
Самый наглядный пример комбинированного использования наших собственных чувств относится к области вкуса. Если зажать нос (то есть на время лишиться обоняния) и откусить очищенную луковицу, ее вкус при этом не почувствуешь. Но если перестать зажимать нос, вкус лука сразу станет ощутимым.
Психологи считают, что 80 % вкуса обусловлено нашим обонянием. Вкус и зрение также связаны тесным образом, и сканирование мозга показывает, что одного только вида еды достаточно для активизации вкусовых центров головного мозга. Возникает ли подобное взаимодействие в мозге птиц? Провести такие эксперименты с птицами, разумеется, гораздо труднее, но получить эту информацию было бы любопытно.
Еще одна хорошо известная особенность сенсорных систем человека – «компенсаторное усиление» (или, строго говоря, кроссмодальная пластичность): способность некоторых чувств к развитию в том случае, когда другое чувство нарушено или потеряно. Этому явлению есть два объяснения.
Одно заключается в том, что, к примеру, не имея возможности видеть, люди просто уделяют больше внимания звукам или другой входящей сенсорной информации. Другое гласит, что, лишившись одного чувства, мозг реорганизуется таким образом, чтобы развить и улучшить другие. Оба объяснения выглядят логичными. Тот факт, что мозг способен реорганизовать сам себя таким образом, служит убедительным доказательством изощренного интегрирования сенсорной информации. Я часто гадал, является ли умение нашей слепой зебровой амадины Билли различать шаги (см. начало 3-й главы) примером компенсации такого типа или же совершенно зрячая зебровая амадина обладала бы такой же способностью. Проверить это было бы сравнительно легко, но к тому времени, как я додумался до такого решения, Билли уже умер.
Один из наиболее впечатляющих примеров «компенсаторного усиления» – способность слепых людей к эхолокации. Незрячие люди часто привыкают ориентироваться у себя дома, прислушиваясь к тому, как звуки эхом отдаются от мебели: этот феномен называется пассивной эхолокацией, поскольку при нем человеку не обязательно самому издавать какие-либо звуки. Работая над этой книгой, я задумался о пассивной эхолокации и заметил, что сам я тоже восприимчив к отраженному звуку. Собственно говоря, я обнаружил (без особой пользы), что, едва открыв одну особенно скрипучую дверь там, где работаю (и не видя, что происходит внутри), я сразу могу определить, есть кто-нибудь уже в помещении или нет. Выявив у себя такую способность, я всякий раз, открывая дверь, чтобы зайти в эту комнату, пытался предсказать, прав ли я; моя доля успешных попыток составила примерно 85 %. Но гораздо сильнее впечатляет то, что некоторые слепые люди пользуются активной эхолокацией, позволяющей им ездить на горном велосипеде. При езде они щелкают языком примерно дважды в секунду и по отраженному звуку, который слышат, не съезжают с дороги и избегают препятствий!
[333]
