– В самом деле?
Вместо ответа мистер Хаттон поцеловал ей руку еще раз и повернулся к двери. Мисс Спенс вышла вместе с ним на террасу.
– А где ваша машина?
– Я оставил ее у ворот.
– Я пойду провожу вас.
– Нет, нет! – Тон у мистера Хаттона был шутливый, но в то же время решительный. – Ни в коем случае! Запрещаю!
– Но мне хочется вас проводить, – запротестовала мисс Спенс, стрельнув в него своей Джокондой.
Мистер Хаттон поднял руку.
– Нет, – повторил он, потом коснулся пальцами губ, что можно было принять чуть ли не за воздушный поцелуй, и побежал по аллее – побежал на цыпочках, размашистыми, легкими прыжками, совсем как мальчишка. Сердце его переполнилось гордостью; в этом беге было что-то пленительно юношеское. Тем не менее он обрадовался, когда аллея кончилась. У поворота – там, где его еще можно было увидеть из дома, – он остановился и посмотрел назад. Мисс Спенс по-прежнему стояла на ступеньках террасы и улыбалась все той же улыбкой. Мистер Хаттон взмахнул рукой и на сей раз совершенно открыто и недвусмысленно послал ей воздушный поцелуй. Потом все тем же великолепным легким галопцем завернул за темный мыс деревьев. Зная, что теперь его не видят, он перешел с галопа на рысцу и наконец с рысцы на шаг. Он вынул носовой платок и вытер шею под воротничком. Боже, какой идиотизм! Есть ли на свете кто-нибудь глупее милейшей Дженнет Спенс? Вряд ли, разве только он сам. Причем его собственная глупость более зловредна, потому что он-то видит себя со стороны и все же упорствует в своей глупости. Спрашивается – зачем? А-а, поди разберись в самом себе, поди разберись в других людях…
Вот и ворота… У дороги стояла большая, шикарная машина.
– Домой, Мак-Нэб. – Шофер поднес руку к козырьку. – И у перекрестка, там, где всегда, остановитесь, – добавил мистер Хаттон, открывая заднюю дверцу. – Ну-с? – бросил он в полутьму машины.
– Ах, котик, как ты долго! – Голос, произнесший эти слова, был чистый и какой-то ребячливый. В выговоре слышалось что-то простецкое.
Мистер Хаттон согнул свой полный стан и юркнул внутрь с проворством зверька, наконец-то добравшегося до своей норки.
– Вот как? – сказал он, захлопнув дверцу. Машина взяла с места. – Значит, ты сильно соскучилась без меня, если тебе показалось, что долго? – Он откинулся на спинку низкого сиденья; его обволокло уютным теплом.
– Котик… – И прелестная головка со счастливым вздохом склонилась на плечо мистера Хаттона. Упоенный, он скосил глаза на ребячески округлое личико.
– Знаешь, Дорис, ты будто с портрета Луизы де Керуайл. – Он зарыл пальцы в ее густые кудрявые волосы.
– А кто она есть, эта Луиза… Луиза Кера… как там ее? – Дорис говорила будто откуда-то издалека.
– Увы! Не есть, а была. Fuit
[134]. О всех нас скажут когда-нибудь – были такие. А пока…
Мистер Хаттон покрыл поцелуями юное личико. Машина плавно шла по дороге. Спина Мак-Нэба за стеклом кабины была точно каменная – это была спина статуи.
– Твои руки, – прошептала Дорис. – Не надо… не трогай. Они как электричество.
Мистер Хаттон обожал, когда она, по молодости лет, несла вот такую чушь. Как поздно в жизни дано человеку постичь свое тело!
– Электричество не во мне, а в тебе. – Он снова стал целовать ее, шепча: – Дорис, Дорис, Дорис! – Это научное название морской мыши, думал он, целуя запрокинутую шею, белую, смиренную, как шея жертвы, ждущей заклания карающим ножом. Морская мышь похожа на колбаску с переливчатой шкуркой… странное существо. Или нет, Дорис – это, кажется, морской огурец, который выворачивается наизнанку в минуту опасности. Надо непременно съездить еще раз в Неаполь – хотя бы ради того, чтобы побывать в тамошнем аквариуме. Морские обитатели – существа совершенно фантастические, просто невероятные.
– Котик! – Тоже из зоологии, но он причислен к разряду наземных. Ох уж эти его убогие шуточки! – Котик! Я так счастлива!
– Я тоже, – сказал мистер Хаттон. Искренно ли?
– Но, может быть, это нехорошо? Ах, если бы знать! Скажи мне, котик, хорошо это или дурно?
– Дорогая моя, я уже тридцать лет ломаю голову над этим вопросом.
– Нет, правда, котик! Я хочу знать. Может, это нехорошо. Может, нехорошо, что я сейчас с тобой, что мы любим друг друга и что меня бьет как электрическим током от твоих рук.
– Почему же нехорошо? Испытывать электрические токи гораздо полезнее для здоровья, чем подавлять в себе половые инстинкты. Надо тебе почитать Фрейда. Подавление половых инстинктов – страшное зло.
– Нет, ты не хочешь помочь мне. Поговори со мной серьезно. Если бы ты знал, как тяжело бывает у меня на душе, когда я думаю, что это нехорошо. А вдруг адское пекло и все такое и вправду есть? Я просто не знаю, как быть дальше. Может, мне надо разлюбить тебя.
– А ты смогла бы? – спросил мистер Хаттон, твердо веруя в свою обольстительность и в свои усы.
– Нет, котик, ты ведь знаешь, что не смогу. Но ведь можно бежать от тебя, спрятаться, запереться на ключ и заставить себя не встречаться с тобой.
– Дурочка! – Он обнял ее еще крепче.
– Боже мой! Неужели это так скверно? А иногда на меня найдет, и мне становится все равно – хорошо это или дурно.
Мистер Хаттон растрогался. Эта девочка будила в нем покровительственные нежные чувства. Он прильнул щекой к ее волосам, и оба они замолчали, прижавшись друг к другу и покачиваясь вместе с машиной, которая, чуть кренясь на поворотах, с жадностью вбирала в себя белую дорогу и окаймляющую ее пыльно-зеленую изгородь.
– До свидания, до свидания!
Машина тронулась, набрала скорость, исчезла за поворотом, а Дорис стояла одна у дорожного столба на перекрестке, все еще чувствуя дурман и слабость во всем теле после этих поцелуев и прикосновений этих ласковых рук, пронизывающих ее электрическим током. Надо было вздохнуть всей грудью, силой заставить себя очнуться, прежде чем идти домой. И за полмили ходьбы до дому еще придумать очередную ложь.
Оставшись один в машине, мистер Хаттон вдруг почувствовал, как его обуяла невыносимая скука.
II
Миссис Хаттон лежала на кушетке у себя в будуаре и раскладывала пасьянс. Был теплый июльский вечер, но в камине у нее горели дрова. Черный шпиц, разомлевший от жары и тягот пищеварительного процесса, спал на самом пекле у камина.
– Уф-ф! А тебе не жарко тут? – спросил мистер Хаттон, войдя в комнату.
– Ты же знаешь, милый, как мне нужно тепло. – Голос был на грани слез. – Меня знобит.
– Как ты себя чувствуешь? Лучше?
– Да нет, не очень.
Разговор увял. Мистер Хаттон стоял, прислонившись спиной к каминной доске. Он посмотрел на шпица, лежавшего на ковре, перевернул его навзничь носком правого ботинка и почесал ему брюшко и грудь с проступавшими сквозь шерсть белыми пятнышками. Пес замер в блаженной истоме. Миссис Хаттон продолжала раскладывать пасьянс. Он не получался. Тогда она переложила одну карту, вторую сунула обратно в колоду и пошла дальше. Пасьянсы у нее всегда выходили.
