И вдруг несколько человек вышли на середину комнаты, положили друг другу руки на плечи и пошли по кругу в удивительном танце, пластичном и красивом. Куда девалась их суперинтеллигентность? Кто из них был академик, кто известный поэт? Это были парни с гор, стройные, чуть диковатые, невероятно привлекательные. Я глаз не могла оторвать.
Обстановка в Сценарной студии была творческая, разумная, спокойная. В художественном совете состояли М. И. Ромм, И. А. Пырьев, А. Я. Каплер. Редакторами работали замечательная Людмила Белова, Ада Репина, Лена Черных.
Хорошо помню первое обсуждение сценария, на котором присутствовала. Я, конечно, прочла его предварительно и поразилась тусклости, дилетантизму и какой-то наигранной бодрости. Написал его довольно известный по тем временам сценарист. Я была уверена, что худсовет, на котором присутствовали Габрилович, Ромм, Каплер, еще кто-то из мастеров и редакторы, разгромит и сурово осудит произведение.
И вдруг с первых же слов сценарий начали хвалить – вяло, без энтузиазма, но общая оценка была положительная. Я была потрясена. Я привыкла к нашим вгиковским беспощадным обсуждениям и сценариев и фильмов по гамбургскому счету. Выступления членов худсовета сбили меня с толку. Сначала решила, что ничего не поняла в сценарии, что там скрыта какая-то тайна. Но, вслушиваясь в отзывы, так и не могла уловить, что же всем нравится.
Дело шло к концу, собирались закругляться, и тут я поняла, что если промолчу и не выскажу своего мнения, то навсегда останусь соглашателем и потеряю уважение к себе.
Я попросила слова, умирая от страха и волнения. Все с удивлением посмотрели на меня – девчонку, вчерашнюю студентку, которой полагалось сидеть в углу, помалкивать и благоговейно слушать. Но слово дали. Я высказала всё, что думала. Закончила, села и почувствовала, что силы оставили меня. Готова была к резкому отпору, даже окрику.
Наступила тишина. И тут Михаил Ильич Ромм, закуривая очередную сигарету, усмехнулся: «А ведь она права».
Сценарий не приняли. Сценарист ушел раздраженный и мрачный.
После окончания заседания Даугеров сказал: «Не зря я взял ее в редакторы». А Евгений Иосифович подошел ко мне: «Молодец. Я тобой горжусь».
У меня до сих пор сохранилась где-то записка Левы Нерсесяна, который проходил стажировку на студии. Что-то вроде «дала ты им по мозгам, так и надо».
Потом мне объяснили редакторы, что автор – славный человек, приятель большинства членов совета, им было неудобно ругать его публично.
Впоследствии я тоже научилась лукавить и говорить обтекаемо. Без этого в кино, особенно в те времена, когда все знали друг друга, не обойтись. Одно дело, когда говоришь наедине с автором. Тогда можешь быть и жесткой, и беспощадной. А когда собирается много народу, приходится щадить самолюбие создателей, людей творческих, нервных, уязвимых. Всё равно окончательные решения принимаются не на обсуждениях и зависят от очень многих обстоятельств.
Впрочем, в кинообъединении «Юность» на «Мосфильме», где я потом работала, царила атмосфера строгой правдивости и нелицеприятия во многом благодаря главному редактору Александру Хмелику. И там не приходилось ломать себя и лицемерить. Но об этом я еще расскажу.
А потом, спустя много лет, я получила еще один урок, который окончательно утвердил меня в необходимости быть честной. Очень немолодой драматург дал мне прочесть свой сценарий. Как оказалось, совсем слабый. Но было жаль огорчать старика. И я слукавила. Сказала, что сценарий милый, но наше объединение закрывается – что было чистой правдой – и взять сценарий мы не сможем. Вскоре меня назначили главным редактором в другое творческое объединение, худруком которого был режиссер Л. О. Арнштам. И первым из авторов, кто пришел ко мне, был тот старик, уверенный, что раз мне понравился сценарий, я возьму его в это объединение. Пришлось падать в ноги Льву Оскаровичу, чтобы он отказывал старику от своего имени. С тех пор я уже никогда не кривила душой.
49
В Сценарной студии я проработала меньше года. Ее закрыли – по какой причине, сейчас уже не помню. За многие годы работы в кино я привыкла к тому, что приказы начальства не только не обсуждаются, но и не обосновываются. Решили – значит, надо было. Но тот год не прошел бесследно в моей жизни.
Я не только познакомилась и соприкоснулась со многими интересными людьми, не только научилась азам редакторской профессии, которая, правда, казалась мне случайной в моей судьбе, но и увидела изнанку кинематографического процесса.
Нас время от времени приглашали на обсуждение сценариев и фильмов на главную сценарно-редакционную коллегию министерства или комитета, теперь уже не упомнишь, столько раз это учреждение меняло свое название.
Никогда не забуду одно из первых обсуждений, на котором присутствовала. Собралось довольно много народу, но я сразу обратила внимание на очень красивую и модно одетую женщину. Тогда принято было носить пышные юбки на чехле с оборками. Я прямо впилась в нее глазами, изучая покрой и цветовую гамму. Женщина была хороша собой. Юбка подчеркивала ее тонкую талию и стройную фигуру. Оказалось, это – главный редактор коллегии Ирина Александровна Кокарева. Тут я совсем рухнула: неужели такие начальники бывают?
Обсуждение шло своим чередом, вяловатое, спокойное и немного невнятное. Я читала сценарий. Он не казался мне интересным. Но и особых сомнений не вызывал. Что тогда называлось – «проходной».
Последней слово взяла Кокарева. Ей по должности полагалось подвести итог – принять, вернуть сценарий на доработку или отказать. Она встала. Я снова восхитилась – хороша!
И вдруг она понесла такое, что я просто обомлела. Она громила сценарий с партийных позиций. Обвинила автора в клевете на советскую действительность, в искажении образа советского человека, придираясь к каждому сюжетному повороту, чуть ни к каждому слову.
Сценарий по ее предложению вернули на доработку. Все разошлись спокойные и удовлетворенные. Одна я кипела от негодования и недоумения.
Кто-то – кажется, Елена Абрамовна Магат, редактор нашей студии, – пыталась меня успокоить: «Она всегда такая. Ее должность обязывает. Всё равно решать будут в другом месте».
Вскоре я поняла, что коллегия часто перестраховывается. Их поставили блюсти идеологию. И они блюли. Если автор и режиссер оказывались настойчивыми, умели заручиться поддержкой какого-нибудь высокого начальства, то после доработок и переработок сценарий в конце концов запускался в производство. Но сразу – почти никогда. Редакторы отрабатывали зарплату. И так было всегда. В разные периоды по-разному, но почти не помню случая, чтобы принимали без поправок.
Поражало и другое – обстановка, в которой принимались фильмы. Обычно это происходило в «директорском» зале на четвертом этаже. Начальство сидело на последнем ряду у самой стенки, прямо под окнами кинобудки.
Заканчивался просмотр, зажигался свет, и все поворачивались к руководству. Кресла в зале были неподвижные. Поэтому приходилось выворачивать корпус, тянуть шею – поза незабываемая и какая-то унизительная.
