51
Вокруг Объединения детских и юношеских фильмов собралось много режиссеров – молодых и не очень. Салтыков, Митта, Бычков, Кремнев и Гаврилов, Лукашевич, Журавлев (создатель когда-то очень популярного фильма «Пятнадцатилетний капитан», где школьником снялся Яков Сегель, впоследствии знаменитый режиссер, соавтор фильма «Дом, в котором я живу»). У нас делал свою первую производственную картину «Каток и скрипка» Андрей Тарковский; снимал ее Вадим Юсов. Вот такая компания.
Первым фильмом, на котором я работала редактором, был «Друг мой, Колька!..» – дипломная работа двух режиссеров, Александра Митты и Алексея Салтыкова. Оба были в те поры искрометно талантливы, восхищая и заражая щедрой изобретательностью, веселой одаренностью и радостью творчества.
Редактор я была тогда еще никакой – робкий и неуверенный. Но работать было чрезвычайно интересно. Фильм снимался по сценарию Александра Хмелика: экранизация его одноименной пьесы, которая в постановке Анатолия Эфроса в ЦДТ имела огромный успех в Москве. Поэтому, когда собрался первый худсовет, я с большим любопытством смотрела на вошедшего в комнату высокого, очень худого, стройного молодого человека, который непринужденно поздоровался и свободно опустился в кресло, закрутив винтом длинные ноги. У него было подвижное, привлекательное лицо, живые, чуть насмешливые глаза. Он тут же закурил, и Лукич, который обычно нещадно гонял всех нас, курильщиков, благосклонно промолчал. Какое-то особое обаяние исходило от этого раскованного человека. Кажется, Ольга Фриденберг в письме к Пастернаку написала про молодого пианиста, что он играл «как человек, имеющий право». Вот и Хмелик удивительным образом держал себя как «имеющий право». И все это сразу почувствовали, как чувствовали и потом, всю нашу не очень долгую, но очень бурную и счастливую совместную жизнь и работу.
Тогда он сразу честно признался, что сценариев никогда не писал, и было решено дать Хмелику в помощь опытного кинодраматурга. Им стал Сергей Александрович Ермолинский. Союз этих двух людей – отдельная песня. Они сделали вместе два сценария и относились друг к другу с глубокой симпатией и уважением. Но трудно представить в одной упряжке двух более разных людей. Ермолинский – сама точность и обязательность. Хмелик – веселое разгильдяйство, отлынивание от работы, а потом вдруг запойное сидение за письменным столом.
Письма Ермолинского полны жалоб на то, что время уходит, а всё не удается сесть за работу, потому что Хмелик опять куда-то пропал, или занят, или загулял. Это он писал жене из Гагры, куда они уехали специально работать над сценарием. Впрочем, это уже был второй сценарий. На первом Хмелик еще старался соответствовать срокам.
А сроки были короткие. Объединение хотело как можно скорее заявить о себе. Митта и Салтыков тоже торопили. Им не терпелось снимать, энергия и ощущение собственных сил переполняли их.
И вот первый материал. Сколько их потом было в моей жизни – не счесть. Но этот не забуду никогда.
Сначала я была обескуражена. Какие-то фрагменты, проходы, люди на трибуне в надвинутых по уши шляпах, и вдруг кусок разговора – живой, веселый, убедительный. И, несмотря на сумбурность и отрывочность, ловишь себя на радости – как талантливо, свежо, неординарно.
Началось обсуждение. Я – редактор фильма – не могла выдавить из себя ничего, кроме всхлипов: мне нравится, очень хорошо, продолжайте в том же духе.
Ермолинский сделал несколько дельных замечаний. Александр Лукич почему-то взъелся на оператора, единственного опытного в этой команде человека, но, как мы впоследствии убедились, довольно скучного и вялого профессионала.
Хмелик отмалчивался, мастерил самолетики из бумаги. Наконец Птушко обратился прямо к нему: «Что скажете?»
Хмелик отложил самолетики и четко, ясно высказал свои соображения. Он безоговорочно поддержал ребят, но не пропустил ни одной неточности, ни одного пижонского кадра, снятого «на публику», сделал несколько предложений, которые тут же подхватили режиссеры. И дальше разговор пошел только между ними. Мы оказались как бы ни при чем.
Позже мы поняли, что это вообще его манера – молчать до поры до времени, слушать других, рисуя что-то или создавая свои бесконечные эскадрильи, а потом, когда к нему обратятся, разразиться блестящей эскападой соображений и предложений, иногда переворачивающих все наши представления об увиденном или прочитанном. Нередко его заносило, и он на ходу сочинял собственные сценарии или фильмы, мало имеющие отношение к обсуждаемому, но всегда интересные и будоражащие воображение. Тогда обычно кто-нибудь из наших стариков, членов худсовета, чаще всего Вольпин или Ермолинский, люди, которых он, безусловно, уважал и с которыми очень считался, говорили ему: «Саша, уймись».
И он умолкал, ворча себе под нос что-то насчет бисера…
52
Жизнь моя понеслась по совершенно другому руслу. Сейчас мне кажется, что это были лучшие годы. Я шла на работу как на праздник. Интересные люди, каждый день что-то новое, постоянное движение вперед – просмотр материала по картинам, чтение и обсуждение сценариев – жаркие споры, блистательные высказывания.
Особенно интересно стало, когда в 1963 году сменилось руководство. Птушко покинул свой пост: он хотел снимать, а совмещать съемки с руководством стало трудно – возраст, силы не те. Он был неплохим худруком, правда, несколько субъективным и старомодным, как нам тогда казалось, но человечески справедливым и отзывчивым. Помню, когда А. Митта начинал первую самостоятельную картину (без Салтыкова) по сценарию С. Лунгина и И. Нусинова «Без страха и упрёка», на одну из не главных, но заметных ролей пробовалась театральная актриса. Птушко она не понравилась, он не хотел ее утверждать. Сценаристы отозвали его в сторону и сказали, что она хорошая актриса, но в театре у нее последнее время дела не складывались, она была мало занята в репертуаре. Для нее очень важно сняться в кино. Это ей поможет и морально, и материально. Лукич отреагировал мгновенно: «А, тогда другое дело. Утверждаю».
Или другой эпизод, немного смешной. Он зашел в нашу редакторскую комнату и велел идти в зал – смотреть материал того же Митты. Мы быстро собрались и пошли всей компанией в зал, который был ниже этажом. Спускаемся по лестнице, а навстречу Митта. «Куда это вы идете?» – спрашивает. «К тебе, смотреть материал». – «А я вас звал?» Мы обескураженно повернули назад. В коридоре нас встретил Александр Лукич. Поинтересовался, почему возвращаемся. Мы ему рассказали. Он налился кровью, поднял палку, с которой не расставался, и понесся вниз по лестнице. Через некоторое время к нам зашел Митта, тихий и благостный. Попросил прощения, пригласил на просмотр.
Лукич был вспыльчив, характер нелегкий. Гораздо позже я была редактором на одной его картине – «Сказка о потерянном времени». Это оказалась самая тяжелая работа за всю мою жизнь. Он не принимал ни одного замечания, сердился, говорил резкости. Слушался только своих ровесников – членов худсовета, и то не всегда. И все же я вспоминаю его с симпатией и благодарностью.
На смену Птушко пришел Александр Григорьевич Зархи. А главным редактором объединения стал Александр Григорьевич Хмелик. Так что нами руководили сразу два Александра Григорьевича. Сменилось и название. Мы стали называться коротко: объединение «Юность».
