Так или примерно так решался почти каждый эпизод «Неуловимых» с конями и трюками. Ведь опыта не было почти никакого. Многое приходилось осваивать впервые.
В степи проложили рельсы, и паровозик с несколькими вагонами и платформой, разогнав пары, курсировал до определенной отметины, потом медленно сдавал назад. Пиротехники колдовали над зарядами. Всадники то красиво вырисовывались на гребне холма, то не менее красиво мчались вниз.
А мы, киногруппа, расположились под красочными зонтиками на противоположном пологом склоне вокруг стула с надписью «Режиссер». Стул в основном пустовал. Поэтому надпись была хорошо видна, и она сплачивала нас. Сам же Кеосаян в кепке с длинным козырьком и шортах находился везде одновременно – давал указания машинисту, измученному жарой и бестолковостью киношников, руководил невозмутимыми пиротехниками и отчаянно махал руками всадникам, которые в ответ поднимали лошадей на дыбы. Что это значило, никто не знал. Может, и всадники тоже.
Колдовское варево съемок кипело и булькало. Всё время что-то происходило и не происходило ровным счетом ничего. Дело близилось к полудню, жара становилась невыносимой. Еще ни один кадр не был снят.
Вдруг Кеосаян замер с поднятыми руками, паровоз остановился, всадники застыли, как изваяния, на вершине холма. Все головы повернулись в одну сторону. Я проследила за взглядами и увидела, что над нами, на гребне холма, остановился автобус, и из него появились девушки в красочных платьях и пышных юбках по тогдашней моде.
Оживленно перекликаясь мелодичными голосами на неизвестном мне языке, они разноцветным драже посыпались по склону прямо к нам, не оставляя сомнения, что именно ради нас и прибыли из своего сказочного ниоткуда.
Замыкали неправдоподобное явление священник в черной сутане и немолодая полная женщина, тяжело отдувающаяся от жары.
Женщина посмотрела на меня и всплеснула руками:
– Мила! – воскликнула она. – Вы-то как здесь?
Все головы повернулись ко мне. Я глупо улыбнулась.
– Здравствуйте. Мы, кажется, где-то встречались? – самым светским из моих голосов пробормотала я.
– Встречались! – захохотала она. – Преимущественно у вас и у меня дома.
И тут я ее узнала. Это была Инна, жена одного известного в то время поэта, у которого я несколько раз бывала с моим армянским другом Акопом Салахяном. А они с мужем, в свою очередь, заходили к моему отцу, и там мы в самом деле не раз встречались.
Оказалось, перед нами – делегация общества франко-советской дружбы из провинции Шампань во главе с председателем общества и одновременно регентом церковного хора, почему-то состоявшего из одних девушек, который он и вывез в полном составе к нам в страну – дружить и смотреть, смотреть и дружить. Чем они, по всей видимости, занимались с большим удовольствием. А Инна была у них переводчицей.
Это они-то и пели накануне вечером под окнами гостиницы, когда я думала, заливаясь слезами, что попала в рай.
Очевидно, им захотелось посмотреть, как в России снимают фильмы.
Кеосаян преобразился. Он улыбнулся девушкам, сказал им несколько слов через переводчицу и стал отдавать отрывистые команды. Члены съемочной группы разбежались по своим местам.
Взмах рукой, и паровоз тронулся, всадники помчались с холма и начали нагонять поезд. Выглядело очень эффектно. Первый кадр, наконец, был снят.
Вечером французы пригласили меня, Кеосаяна и исполнителя главной взрослой роли Трещалова к себе. Ребят-героев, которые их так восхитили на съемочной площадке, не позвали. Вскоре мы поняли почему.
Регент раскрыл портплед, внутри которого оказалось множество карманчиков и в каждом – маленькая бутылочка: вина разных сортов, которые производит их знаменитая провинция. Не только шампанское.
Регент предложил нам отведать всё. «Снять пробу», как перевела Инна.
Каждый делал маленький глоточек и передавал следующему. В результате мы так опьянели, что я и Трещалов стали исполнять русские народные песни, а Кеосаян армянские. Кажется, одновременно.
Девушки смеялись и подпевали. Регент снисходительно и даже довольно улыбался.
На следующий день, рано утром, когда мы еще спали, они уехали. Исчезли, как не бывало.
Иногда это воспоминание кажется мне сном: ангельское ночное пение, вдруг расцветший холм, веселые голоса, перекликающиеся на чужом мелодичном языке в мареве запорожской степи.
Хотела рассказать о фильме, а получилось о себе. Впрочем, так часто бывает.
Группа потом еще долго снимала в этом проклятом пекле. Фильм получился очень успешный, страшно популярный. На гребне успеха Эдмонд снял еще две картины – продолжения: «Новые приключения неуловимых» и «Корона Российской империи» с теми же героями. Но я там уже не работала. И Ермолинский тоже. Может, я необъективна, но мне продолжения нравились гораздо меньше, чем первый фильм, – в них не было легкости и радости.
Вообще, по моим наблюдениям, продолжения удачных фильмов редко получаются удачными. В них нет веселья открытия. Впрочем, бывают исключения. Но не стану углубляться, я пытаюсь писать воспоминания – не больше.
55
В «Юности» снимались не только дебюты. Здесь снял свои главные детские фильмы Ролан Быков: «Пропало лето», «Айболит-66», «Внимание, черепаха!», «Телеграмма», «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», «Чучело». Ролан был не просто талантлив. Он был невероятно одаренным человеком во всех областях жизни. Об этом столько написано, что трудно не повториться. Попытаюсь рассказать, каким его видела я.
Почти всегда немного взвинченный, играющий на публику.
Дело под вечер. Мы уже собираемся домой. Открывается дверь, входит Ролан, очень озабоченный. «Девочки, нет у вас случайно стакана вина?» Немая сцена, как в «Ревизоре». Откуда у нас вино на работе? Он тут же теряет к нам интерес и исчезает.
Возвращаемся из Ленинграда, с какого-то показа в Доме кино. Стоим на вокзале, ждем поезда. Вдруг появляется Ролан, он был в Ленинграде по своим делам. Видит нас, бурно радуется. Через секунду понимаем, что он в хорошем подпитии. Выясняется, что тоже едет в Москву, но другим поездом, раньше нас. Его состав уже стоит, готовый к отправлению. А Ролан заявляет, что поедет только с нами. Мы уговариваем, но он уперся, как упрямый ребенок. Сердиться на него невозможно. Он трогателен в своем упорстве. Все смеются. Я обнимаю его за плечи и буквально волоку к вагону. Сдаю на руки проводнице, прошу приглядеть. Она понимающе кивает. Последнее, что я вижу, – маленький Ролан, прислонившийся к проводнице, которая выше его на голову и довольно крепко, но нежно держит его одной рукой где-то в районе шеи. В другой руке флажок отправления. Поезд удаляется.
Ролан не был пьющим человеком. Просто снимал напряжение, в котором жил постоянно.
Иногда он бывал очень грустным – по поводу или без повода.
Мы ехали в машине из Комитета после очередной попытки запустить какую-то его картину (кажется, «Чучело»). В Комитете Ролан был на высоте – проигрывал целые сцены из будущего фильма, блестяще и увлекательно рассказывал, как будет снимать. Я смотрела на лица принимающих – они были покорены. И всё же не утвердили. Слишком необычно им это показалось, наверное. Необычно – значит опасно. Спокойнее всего там проходила посредственность.
