Машина была завалена эскизами декораций и костюмов, фотопробами. Ролан сел среди них на заднем сиденье, я – впереди. Обернулась. У Ролана в глазах стояли слёзы. «Факт искусства у нас непростителен», – сказал он.
И все же он почти всегда добивался своего. В нем было такое упорство и настойчивость, даже одержимость, что он в конце концов побеждал. И «Чучело» он снял.
Впрочем, помню один случай, когда победить не удалось. Его пригласили сыграть Пушкина в пьесе Л. Зорина «Медная бабушка». Готовясь к спектаклю, Ролан показывал нам сцену за сценой. Это было блестяще. Перед нами был живой поэт, ни на кого не похожий человек, удивительно обаятельный. Но его не утвердили какие-то вышестоящие инстанции. Мы все ему очень сочувствовали и горевали вместе с ним. А Пушкина потом сыграл Олег Ефремов. Наверное, интересно, талантливо. Я не ходила смотреть из солидарности.
Однажды оказались с Роланом в Армении, в горах. Там проходил какой-то очередной семинар по детскому кино. Их проводили довольно часто, мы охотно ездили – повидаться с коллегами из других городов и республик, поговорить о насущном. Дни были заняты до отказа, а вечера иногда выпадали свободные. И вот как-то раз мы с Роланом отправились погулять, посмотреть на окрестности.
Он был очень грустным и тихим. О чем-то неспешно разговаривали. И вдруг он сказал: «Мила, беги из кино. У тебя еще есть время. Нет ничего более увлекательного и более сжирающего жизнь, чем этот проклятый кинематограф». – «И куда я побегу, Рол? Где меня ждут? Что я еще умею?» – «Да, – сказал он. – Мы уже навсегда прикованы. Как Прометей».
Больше всего мы любили ходить к нему на съемки. Это было неповторимо – целое представление.
Никогда не забуду, как на «Айболите» он в гриме Бармалея, стоя по горло в воде, давал режиссерские указания.
Однажды я написала репортаж для журнала «Пионер» со съемок фильма «Внимание, черепаха!» Вот маленький фрагмент.
«Декорация представляет из себя учебный класс. Рядком стоят парты, за партами дети. Всё как на самом деле. Только на полу лежат рельсы, и по ним ездит тележка, на которой закреплена съемочная камера. И еще по классу расхаживает длинный, как журавль, оператор Анатолий Мукасей, специальным прибором проверяя освещенность. Вот он отозвал в сторону Ролана Быкова. Вместе они смотрятся просто прелестно – невысокий Ролан достает ему только до груди».
(Перебью саму себя. Когда они спорили, Ролан говорил: «У длинного всегда недлинный виноват!»)
«Режиссер и оператор совещаются. Юные актеры резвятся. Упал в проход портфель. С парты на парту плывет записка. Шум и гам. Всё как в настоящем классе.
– Тихо! – отрывается от беседы Быков. – Дайте с человеком поговорить.
На минуту становится тихо. А потом опять начинается. Быков вздыхает. Входят взрослые актеры. Бабушка Вовы Васильева – главного героя – актриса Лилия Малкина, учительница Анна Сергеевна – Ирина Азер.
Начинается репетиция.
– Так, Лиля, – обращается Быков к Малкиной. – Ты пойдешь к окну, скажешь: „Душно тут у вас“ – дернешь за веревку. Веревка должна оборваться.
Для проверки он дергает за веревку сам. Веревка не обрывается. Дергает сильнее. Стенка декорации шатается. Веревка не поддается. Подбегает постановщик, начинает возиться с проклятой веревкой. Ролан с Малкиной идут по классу. Останавливаются у последней парты.
Бабушка Вовы – тренер, она в спортивном костюме – прямо со стадиона. В класс она должна входить бодро, энергично, шумно. Заставляет ребят размяться, попрыгать, побегать. Здесь у каждого маленького актера своя задача.
– Вот ты, – говорит Ролан, обращаясь к девочке на последней парте, – ты танцуй твист. Бабушка смотрит на тебя и тоже начинает танцевать.
– И я тоже умею твист, – высовывается ее сосед, исполняющий роль мальчика с вечно измазанным чернилами лицом.
– А ты сиди, до тебя очередь еще не дошла, – говорит Быков. – Ну, попробуем.
Девочка танцует твист. Мальчик с измазанным чернилами лицом – тоже.
– Стоп, – говорит Ролан. – Я же тебе сказал: сиди. Что ты мешаешь?
– Я не мешаю, я твист танцую.
На помощь Быкову бросается второй режиссер Лика Ароновна Авербах.
– Ты слушайся Ролана Антоновича, сиди тихо. Дойдет до тебя очередь, тебе дадут задание.
Ролан дает команду: „Начали!“
Танцует девочка, танцует Малкина, танцует мальчик. Назревает скандал.
Мальчика пересаживают на другую парту. Но там уже сидят двое. И никто не хочет уходить. Сейчас начнутся слёзы.
В это время постановщик дергает за веревку. Веревка, наконец, обрывается. Фрамуга тоже. Грохот, крики. Ролан держится за сердце.
Вот так снимается один из эпизодов этого веселого фильма.
Но мы не будем спешить уходить. Мы еще посмотрим, как Ролан репетирует с остальными первоклашками. Он поразительно меняется сам. То он тихий Ёга, то жеманная Элла, то вздорная Белла. И дети смотрят на него влюбленными глазами, повторяя каждое его движение, и, наверное, вправду верят, что он немножко волшебник».
Эта зарисовочка, к сожалению, не раскрывает подлинную глубину его серьезной и талантливой работы, описать которую я не берусь за давностью лет. И, пожалуй, еще потому, что для этого нужно было находиться на съемочной площадке изо дня в день – наблюдать, сопоставлять, делать выводы. А у меня такой возможности не было. Я ни разу не была редактором на его картинах. Он работал всегда с Натальей Лозинской – строгим, прямым и очень профессиональным человеком. А я только забегала, чтобы прикоснуться, полюбоваться и потешиться. Но результат этих съемок был для меня доступен, как и для всех остальных на свете. Мне очень нравились его картины. Для меня они всегда становились событием, явлением.
Я где-то прочла, что Быков пришел в детское кино потому, что во взрослом в те времена нельзя было говорить в полный голос. Может, это и правда; но не вся правда. Я уверена, что кино для детей было для него органично. У него не было своих детей, но он, как никто, понимал и любил высокую природу детства – его открытость миру, его чистоту и надежду на будущее. Это чувствуется даже в такой трагической картине, как «Чучело». Я считаю, что Ролан был одним из самых талантливых и значительных людей, которые работали когда-либо в кино для детей.
И еще одну историю мне хочется рассказать, потому что в ней он виден таким, каким был – незаурядным, чуть обделенным судьбой, но никогда не сдающимся.
Дело было во время очередного пленума комиссии детского кино Союза кинематографистов. Как всегда на таких мероприятиях, сначала Белый зал был полон, доклад выслушали с вниманием, отмечая про себя, кого похвалили, кого поругали, какие тенденции на тот момент считаются основополагающими.
Это была официальная точка зрения, а в жизни каждого из сидевших в зале она имела немалое значение.
Потом начались прения, и все потянулись в фойе – покурить, поговорить со знакомыми, выпить чашку кофе. К концу третьего часа в зале остались самые стойкие, и те тихо засыпали.
