Наконец, всё было закончено, и я пришла к Виталию Николаевичу Ждану, тогдашнему ректору ВГИКа. Пришла с заявлением о приеме на работу. Он тускло посмотрел на него и, не поднимая взгляда, сухо сказал: «У нас в штате нет мест». Я растерялась: «Как, мы же договаривались». – «За это время всё изменилось». – «За две недели?» Он промолчал. Я вышла от него растерянная и подавленная.
Дело было летом, в июне 84-го. Осенью я узнала, что больше не преподаю ни во ВГИКе, ни на Высших курсах сценаристов и режиссеров, где работала уже несколько лет. Тогдашний директор курсов И. А. Кокорева сказала мне что-то невнятное, вроде – нет мест. В институте на кафедре объявили прямо: есть указание сверху. Филипп Тимофеевич не забыл ничего.
Замечу в скобках, что когда произошла перестройка и Ермаша освободили от занимаемой должности, мы однажды столкнулись в Союзе кинематографистов. Он бросился ко мне, как к родной. Я растерялась. С одной стороны, терпеть его не могла за эту мелкую мстительность. С другой – он был уже отставной, сброшенный, с ним почти никто не здоровался. Я всё-таки пожала ему руку, что-то пробормотала и нырнула в толпу, спускавшуюся по лестнице из Белого зала после просмотра.
67
Первый раз в моей взрослой жизни я осталась без работы. Как жить дальше? Раньше о безработице я только читала в книгах. Подступило отчаяние. Но где встретить Булатов «синий троллейбус»? Безвыходность. Безысходность.
Вместо троллейбуса появился Слава Маясов. Какое-то время он работал у нас в Сценарной студии в бухгалтерии. Потом перешел в Бюро пропаганды. В то время заведовал лекционным отделом. Он предложил мне ездить по разным городам и читать лекции. Я немедленно согласилась.
Я в жизни много путешествовала. И в детстве с мамой, и ходила в турпоходы, ездила в киноэкспедиции. Но это почти всегда было с кем-то, со знакомыми людьми, которые занимали меня гораздо больше, чем встречные. А тут я садилась в поезд одна. Езда обычно предстояла долгая. Меня как начинающую посылали в дальние города и веси, куда опытные лекторы предпочитали не ездить. Сменялись попутчики. Каждый новый человек тут же, сразу, едва разложив вещи, начинал тебя расспрашивать. Интересно – московская дамочка едет куда-то в глушь читать какие-то лекции. Зачем? Деньги зарабатывать? «Да», – честно отвечала я. Это их устраивало, было понятно.
Впрочем, расспрашивали недолго. Почти все тут же начинали рассказывать о себе. Свободно, охотно, подробно. Случайный человек, чего от него скрывать.
А разговоры в дымных тамбурах… Курящих женщин тогда было не так много, как сейчас, мужики выпендривались передо мной. Выкладывали свои истории, байки. Я потом записывала. Жаль – затерялись где-то при переездах с квартиры на квартиру. Много было забавного – правдивого и выдуманного. Кстати, курить я начала во ВГИКе. На курсе было большинство парней, и самые интересные разговоры происходили в курилке.
Оренбург, Самара, Куйбышев. Один раз выпала Рига. Где-то у меня хранятся конспекты лекций, которые я читала. Наткнулась на них и пролистала с удивлением и раздражением. Уходишь вперед, и странно, что это ты писала и так думала.
Впрочем, не о лекциях и хочется рассказать. Это всё побочная чепуха, хотя люди слушали внимательно и с интересом. Больше всего вспоминается то, что следовало сразу после лекции. Обычно кто-нибудь из организаторов приглашал в гости. Скромный ужин, чай, иногда даже кофе. И разговор, скорее, даже не разговор, а расспросы. «Вы были на такой-то выставке?» А я о такой выставке даже не слышала. «Вы читали такую-то книгу?» – «Нет, не читала».
Было очень стыдно. Эти люди весь год копили деньги, чтобы поехать в Москву или Ленинград, походить по музеям, в театры, на концерты.
Я восхищалась провинциальной русской интеллигенцией. Мне казалось, это лучшее, что создала Россия. Не знаю, как сейчас. Давно не соприкасалась.
Сколько я наездилась тогда! Как радостно и интересно мне было! Садишься в поезд. Впереди неизвестность. Сидишь у окна, мимо проносятся города, поселки, леса, реки, рощи. Выскочишь на станции, купишь горячей картошки и с наслаждением поедаешь в купе. Почему-то дома она никогда не была так вкусна.
Ночи в поезде. Засыпаешь и просыпаешься от боязни что-то пропустить. Я очень любила накинуть дождевик или шубу и выйти на случайной станции, даже если поезд останавливался всего на несколько минут. Покой, пустынность перрона, тишайшая тишина. Счастливое время.
68
Но вот наступила перестройка.
Мы все с захватывающим интересом каждый день слушали новости. С интересом и недоверием. Моё поколение уже один раз пережило это обольщение при Хрущеве: взлет, распахнутость души. Свобода! А потом потихоньку всё стало меняться. Помню, как меня в начале шестидесятых вызвали в партбюро. Разговор шел тет-а-тет с секретарем бюро. Им был какой-то второстепенный режиссер. Расспрашивал о работе, давал советы. Поначалу всё было мило и привычно. Потом вдруг сказал будничным, спокойным голосом: «Надо вступать в партию. Подавайте заявление». Я обомлела. Это совершенно не входило в мои планы. Я была в свое время пионеркой, комсомолкой, как почти все. В институте даже довольно активной. Но в партию… С какой стати?
Что-то забормотала – мол, недостойна. Он посмотрел на меня скучным взором и сказал веско и негромко: «Надо. Вы на идеологической работе. Иначе мы будем ставить вопрос о вашем отчислении».
Я промучилась несколько дней. Попробовала даже пожаловаться Хмелику. Он отмахнулся: «Да ну, подумаешь. Это тебя ни к чему не обязывает. Мы все через это прошли».
В конце концов я написала это заявление.
Мне за многое стыдно в моей жизни. Во мне почти никогда не было настоящего протеста. Так, вялое недовольство, печаль.
И все-таки с перестройкой что-то изменилось в каждом из нас.
На студиях появились первые негосударственные кинообъединения. Одно из них – на студии Горького, оно называлось «Зодиак» – возглавила Ина Туманян и позвала меня главным редактором. Однажды я напишу об этом времени, но сейчас важнее, гораздо важнее написать про Ину. Сейчас 2007-й, скоро два года, как она ушла от нас.
Ина не так много успела за жизнь – всего одна киноновелла «Завтраки сорок третьего года» и пять полнометражных фильмов – «Пятнадцатая весна», «Мальчик и лось», «Когда я стану великаном», «Соучастники», «Комментарий к прошению о помиловании». Не знаю, помнят ли сегодняшние зрители эти картины. Но для нашего поколения это имя и эти фильмы много значили. Ни один не прошел незамеченным. Может, они и не гремели на всю страну, как произведения других, более знаменитых и удачливых режиссеров, но каждый был событием. Масштаб мысли, серьезность отношения к жизни, честность и правдивость даже в самых романтических творениях – всё это отличало ее почерк, ее личность, ее судьбу. Никогда и ни в чем Ина не отступила от себя, не пошла на поводу «разумных» доводов, житейских и жизненных обстоятельств. Это притом, что она не была ни упертым, ни фанатичным человеком – всегда была открыта радостям, дружбам, общениям, любви. Как у Пастернака: «…быть живым, живым и только. Живым и только – до конца». Она и была живой. До конца.
