И тут начинаешь сходить с ума по второму кругу. Это ведь не из протокола художественного совета, обсуждающего неудачную и даже, по терминологии тех лет, «вредную» картину. Это – допрос в застенке. Перед Ермолинским не грозный редактор или критик, а следователь. И что говорит этот следователь? «Разоблачение Огнерубова в фильме и в вашем варианте не мотивируется ни логикой драматургического действия, ни ситуациями фильма, ни жизненной правдой». Что это? Сколько раз я слышала подобные слова из совсем других уст… Трагический абсурд нашей жизни, общий тон обвинения, изобличения и там, на худсоветах, и тут, в застенках. Только расплата разная.
И заключение: «Ваша переделка сценария „Закон жизни“ в большей степени затушевала подлинное глубоко вредное существо картины».
Дело прочитано до конца. Закрываю папку, выключаю лампу. За спиной, на соседнем столе шорох перелистываемых страниц, вздохи и уже откровенное всхлипывание. За окном обыкновенная московская улица, спешат люди, останавливаются возле ярких лотков с товарами, что-то покупают или просто так смотрят. Двое остановились поговорить. Жестикулируют. Кто-то, отвернувшись, разговаривает по сотовому. Едут машины. Летний день в Москве.
73
Я была в Грузии несколько раз – в разных местах и по разным поводам. Очень люблю эту страну, такую красивую и нежную. Именно такой ее всегда ощущала с первой встречи. Люблю ее людей, разных, как везде, но объединенных какой-то общей духовностью, которую для меня не заслоняла ни шумная, часто показная, приветливость и застольное гостеприимство, ни хитроумная деловитость и суетливость, характерная для некоторых слоев и кланов. Особенно близка мне грузинская интеллигенция, часто не богатая и не заметная на общем красочном фоне. Но и в деревнях мне приходилось встречать совсем простых людей, полных достоинства и непоказной значительности.
В середине восьмидесятых отмечался юбилей Наты Вачнадзе и Нико Шенгелая. На юбилей пригласили большую делегацию Союза кинематографистов, в состав которой вошла и я.
Началось не слишком удачно. Была нелетная погода, и мы просидели на аэродроме несколько часов, правда, в депутатском зале, удобном и тихом. То есть тихим он был до нашего появления. Наша немалая делегация заполнила его до отказа. Ну а где появляются кинематографисты, о тишине приходится забыть.
Григорий Борисович Марьямов, возглавлявший поездку, нервничал, расхаживая по залу, и вздыхал: «Боже мой! Там же столы накрыты, всё стынет. Это же грузины!»
Мы тоже вздыхали из сочувствия к грузинам и мысли о грузинских столах. Но, оказалось, зря. Прилетели мы поздно, ближе к ночи. Встречали торжественно – кинематографическое начальство, кажется, и братья Шенгелая тоже. Впрочем, не уверена. К тому времени мы все так устали, что уже плохо соображали. Помню только, что машин было немыслимое количество – чуть не каждому отдельный автомобиль.
Приехали в гостиницу, разместились по номерам. Хозяева простились с нами и уехали. Никаких столов не было. Тогда только пришел к власти Андропов, и мы забыли про его строгий запрет на публичное распитие напитков, вернее, думали, что Грузии это не касается. Мало того, рестораны были уже закрыты, магазины тоже, и поесть было негде. А хотелось.
Но с нами прилетел Марлен Хуциев. Он с замечательной быстротой организовал поездку к своим знакомым, и мы небольшой, но дружной компанией отправились к ним, заехав по дороге в какое-то укромное место, где прямо на улице пекли лаваши. В неглубокой яме на дне светились угли. Тесто налепили на стенки, и через несколько минут мы получили в руки горячие, душистые лепешки, которые тут же разместили на спинке сидения машины, предварительно покрыв ее бумагой. Я сидела сзади и всю оставшуюся дорогу потихоньку отщипывала кусочки и с наслаждением ела.
Нас встретили очень милые люди, правда, полусонные – телефонный звонок их явно разбудил. На столе была скромная еда, вероятно, то, что составляло их повседневную пищу. Наши лаваши пришлись как нельзя кстати. Сидели мы недолго, но как-то очень тепло, по-домашнему – без пышных тостов и громогласных разговоров.
Как добирались обратно, не помню. В номере я рухнула на постель и мгновенно отключилась.
А с утра появились братья Шенгелая, всякое высокое начальство, и началась совсем другая жизнь.
Нас повезли в Кахетию, в имение, где выросла Ната Вачнадзе. Всё было удивительно красиво – и дорога, и имение. Торжественный обед проходил на веранде большого дома. За пределами Тбилиси, видимо, указания правительства уже не действовали. Стол был роскошный, вина тоже. Тосты следовали один за другим. Всё как обычно, только теплее и возвышеннее, потому что Шенгелая и Вачнадзе в Грузии очень любили и почитали, да и в остальном нашем кинематографе тоже. Они не только никогда ничем себя не принизили, но еще были известны тем, что очень много помогали людям, особенно ссыльным, которых Грузия приютила в немалом количестве и всячески опекала. Мне рассказывал об этом Сергей Александрович Ермолинский, который провел там несколько лет после высылки в послевоенные годы. Он поведал, что каждый раз, когда ему подходило время отмечаться в ГБ, туда сначала направлялись Нико и Ната с подарками и улыбками. И потом всё проходило спокойно.
Там же, в Грузии, были в ссылке и Заболоцкий, и Фаворский, и многие-многие другие. Разве можно об этом забыть.
Когда закончился обед, мы еще немного погуляли по имению и окрестностям. А потом нас пригласили в автобусы и повезли в замечательное место – храм Алаверды. Не знаю, как сейчас, тогда он стоял полуразрушенный, без купола. Уже стемнело, и над нами сияло звездное небо. Казалось, оно начинается прямо от стен. Горели свечки на железных трубах или перилах, не знаю, как правильно назвать. Они не рассеивали темноту, а трепетали каким-то святым светом, согревая душу.
Многие грузины приехали целыми семьями, и дети бегали по храму, зажигая свечи, рассматривая в их слабом свете остатки росписей на стенах. Просто играли. Их звонкие голоса наполняли высокое пространство и уходили выше – прямо в небо, в звезды, не нарушая торжественную тишину, а делая ее какой-то особенно неповторимой и даже щемящей.
И вдруг среди всего этого, как мне казалось, почти счастья, раздалось пение. Это братья Шенгелая и их друзья запели старинные грузинские церковные песни. Мы все потянулись к ним и стали тесной группой вокруг.
Грузинское многоголосье всегда завораживало меня, а тут – в темноте, тишине, под звездным небом – оно переполняло душу, и мир казался таким прекрасным и возвышенным, как, может быть, никогда в жизни. В моей жизни, во всяком случае. Когда пение закончилось, я вдруг обнаружила, что моё лицо залито слезами.
Мало что в моей жизни может сравниться с этими минутами.
А потом был обратный путь в Тбилиси, неожиданно превратившийся в целое приключение. Мы вышли из храма и расселись по автобусам. Поехали. Но очень скоро выяснилось, что наш автобус не в порядке. Что-то с радиатором. Мы двигались, но очень медленно. Останавливались каждые минут пятнадцать доливать воду. Но грузины не могли допустить, чтобы их гости терпели неудобства. Стали подъезжать машины. Забирали москвичей, а своих пассажиров высаживали в автобус.
