Последние годы в квартире на «Аэропорте» она провела довольно одиноко. Потеря слуха и зрения не давала возможности наслаждаться тем, что она любила в жизни: читать и смотреть. Лупа и слуховой аппарат стали ее постоянными спутниками. Помню, как в наших неспешных беседах на аэропортовской кухне она с такой теплотой говорила о своем внуке Вовочке, друзьях Хржановских, Алике Дормане, как радовалась их успехам, как печалилась, что со многими учениками потеряла связь. Я старалась порадовать ее тем, что кто-то из «великих» вспоминал о ней с любовью и уважением. А к ней нельзя было относиться по-другому. Жаль, что тебя нет больше с нами, моя любимая тетка Милка…
Ирина Врубель-Голубкина
Литератор, журналист. Издавала в самиздате поэзию литературно-художественного авангарда. С 1971 г. в Израиле. Главный редактор журнала «Зеркало». Куратор (совместно с мужем, художником Михаилом Гробманом) выставок по современному русскому искусству.
Милка – двоюродная сестра моего любимого всеми папы Изи Врубель-Голубкина. Папа был гением – в восемнадцать лет окончил университет и уже в двадцать четыре защитил докторскую.
Центром нашей жизни был Столешников – за исключением полутора лет, когда в разгар борьбы с космополитизмом мы бежали из Москвы. Было это так. Ночью к нам пришел Николай Иванович, директор Геологоразведочного института, где преподавал папа, и сказал: «Изя, мне принесли документы на тебя как на космополита, но тебя здесь нет». Мы тут же собрали вещи и уехали в Кривой Рог. Там папа получил кафедру. Это было его последним местом работы: он умер от саркомы в двадцать девять лет. Мы снова вернулись в Москву.
Семья Голубкиных происходила из города Белого Смоленской области. Мой прадед, механик-часовщик, починил однажды часы Льву Толстому и не взял с него денег. В семье было семеро детей: четыре дочери и три сына.
Про бабушкиных братьев знаю мало. Дядя Абрам работал где-то бухгалтером. Дядя Давид прошел через всю войну, но не смог пережить увиденных ужасов Освенцима и повесился. Дядя Шмера жил в Твери (тогда Калинине) и остался единственным, кто не сменил имени, – Шмерл Залманович. Он был коммунистом, занимал высокий пост, во время войны попал в плен, потом скрывался и довольно долго числился пропавшим без вести. Нашли его в день моего рождения.
Сестры окончили гимназию и вслед за бабушкой, первой студенткой-еврейкой медицинских курсов Петербургского университета, Розой (Рахель) Соломоновной Голубкиной, уехали учиться в столицы.
Тетя Эмма (Эсфирь), получившая филологическое и математическое образование, была завучем в школе для офицеров и получила орден Ленина. До этого она долгое время работала завучем школы, в которой я училась в первом классе и которую окончила Милка. Муж тети Эммы, Сергей Селезнев, – сын отца Дмитрия, священника Русской вольной церкви, выступавшего против большевиков. В восемьдесят лет свекра тети Эммы посадили; после освобождения он пошел жить к своей невестке-еврейке. В наследство от него нам досталась замечательная библиотека, на которой мы с Милкой выросли: «Чтец-декламатор», «Мир искусства», Бальмонт и так далее. Сам дядя Сережа был певцом, стажером Большого театра; его арестовали, пытали, он потерял голос, стал работать бухгалтером на железной дороге, много пил и рано умер. Сын их Лёлька в семнадцать лет ушел добровольцем на фронт и погиб.
Тетя Кима (Эстер) вышла замуж за дядю Али. Али Амиросланов, азербайджанец-курд, был председателем Комитета черной и цветной металлургии СССР. Он послал моего папу в геологическую экспедицию, и папа, писавший стихи, собиравший футуристические книги, стал геологом.
Тетя Ирина (Реся), мать Милки, историк по образованию, работала экскурсоводом. Она была бесконечно предана своей любви к Луговскому, читала его стихи запоем и воспитывала дочь в восхищении перед отцом. Но в детстве Луговской появлялся у дочери эпизодически. Только когда Милке исполнилось девятнадцать, они начали много общаться, и он стал для нее главным человеком в жизни.
Обычная своей необычностью семья. Яркий пример истории зарождения новой интеллигенции. В силу тех или иных обстоятельств мужчины в нашем доме были явлением временным. Нас с Милкой растили женщины образованные, сильные и свободные. Нет, ни о каком феминизме речи не было, была лишь абсолютная независимость. Моя бабушка послала своему последнему мужу Аркадию, директору Свердловской киностудии, телеграмму: «Аркадий, две недели живу без тебя. Поняла, что это хорошо. Домой не возвращайся». Независимость и прямота. Думаю, именно эти качества повлияли на нас с Милкой больше всего. Ну и, разумеется, бесконечная любовь к литературе, царившая в доме. Это то, с чем мы стартовали во взрослую жизнь.
Кандель
[3] как-то мне сказал, что Милка самая потрясающая женщина, которую он встречал. Неудивительно: с самого рождения все вокруг обожали Милку. Я не была исключением, мне нравилось в ней абсолютно всё. Понимая мою страсть, на Новый год или Восьмое марта взрослые вручали купленные для меня подарки Милке, поскольку знали, что я непременно закачу истерику и потребую то, что подарили ей.
В пятнадцать лет я начала курить. Разумеется, из-за Милки. К ней всегда приходила куча народа. Пел Окуджава, поэты читали стихи. Мне было дико интересно, я стремилась быть в курсе происходящего, но меня, малолетку, прогоняли. Стараясь обратить на себя внимание, я стала стрелять у Милкиных гостей сигареты. Увидев это, тетя Эмма подозвала меня и сказала: «Ирочка, ты куришь, что очень нехорошо, но курить надо свои. Возьми денег и купи себе сигарет».
Милка принадлежала к тому поколению новой советской номенклатуры, которая пыталась очеловечить советскую культуру. Мне хватило привитой в детстве независимости. Мне 16 лет. Я звоню тете Эмме и говорю, что вышла замуж за Мишу Гробмана. Тетя Эмма берет с собой тетю Ирину, и они приезжают к нам в Текстильщики, где мы жили у Миши.
– Мы думали, это начало большого пути, но он один хуже наших пятерых, – сказала тетя Эмма, прощаясь.
В конце жизни, оставшись одна, разогнав всех мужиков, как и полагалось у Голубкиных («Муж – это еще полставки»), окруженная любовью детей, внуков и друзей, ставшая центром семьи, Милка начала очень много читать и говорить со мной о своем любимом Пушкине. Наши пути разошлись, но письма, звонки, встречи не прекращались – она приезжала ко мне в Израиль, в Москве я останавливалась у нее. Наши редкие встречи и постоянные телефонные разговоры невероятно сблизили нас, и мы стали абсолютно близкими людьми.
Сейчас мне страшно приезжать в Москву, в которой уже нет Милки.
Павел Финн
Кинодраматург, автор сценариев фильмов «Всадник без головы», «Объяснение в любви», «26 дней из жизни Достоевского», «Леди Макбет Мценского уезда» и многих других.
Когда это было – в первый раз?
Как в тумане… 57-й год, только что поступил во ВГИК, третий – наш, сценарный – этаж, коридор перед деканатом. И три очень молодые веселые женщины. Мне кто-то говорит:
