– Дипломницы…
Кто, какие две, не помню, а Милу помню. Может быть, даже не ее всю, а эту ее улыбку.
Как со знаменитым Чеширским котом – такая прелесть! – его самого уже нет, а улыбка осталась, парит в воздухе.
Ее улыбка. В воздухе – памяти, дружбы, – которым пока еще дышу.
Такая славная, такая запоминающаяся улыбка, такая…
Тут бы, конечно, и написать, поддавшись игре слов, – милая. Мила – милая. Но нет – память – живая, даже зрительная – поправляет. Улыбка была иная – добрая, умная. И печальная. Почему?
В разных встречах, в разные годы – разная Мила.
Гостеприимной хозяйкой в той старой – путаной – квартире на Зубовском бульваре, где в одно время собирались часто, любили к ней приходить.
Веселая, смешливая, любопытная – во всяких наших компаниях. С Юрой Клепиковым, с Наташей Рязанцевой, с Ильей Авербахом, с Ритой Сендерович, с Максудом Ибрагимбековым и его женой Аней…
Доброжелательная, умная, опытная – за редакторским столом – помощница и советчица. Нестрогая, но серьезная, твердая – начальница. Сценарная студия, Сценарные курсы, куда пришла – не без моего тайного содействия – на два года позже меня. И в конце девяностых стала их спасительницей, сохранительницей.
И как же просил, уговаривал – в начале двухтысячных – не уходить, не бросать нас. Но была непреклонна. Считала, видимо, что ее миссия выполнена.
Теперь о роли личности в истории. В истории нашего – советского – кино. Сложной и очень драматической. Знаю, к счастью, две прекрасные личности, сыгравшие свои роли в этой истории. И на мой взгляд – роли первого плана.
Мила Голубкина в Москве и Фрижа Гукасян в Ленинграде. Они, кстати, и приятельницами были. Наверное, еще со ВГИКа.
Совсем разные характеры, но сходились в одном – обе были собирательницы.
Где бы ни работали – Фрижа, правда, всю жизнь на «Ленфильме», а Мила и на «Мосфильме», и на студии Горького и т. д., – возле них всегда образовывался свой круг. И – посмотрите по фильмографиям – это были те, кто делал самое талантливое и лучшее для того времени кино. А время было – ох какое!
Знаете, что такое быть редактором в советском кино и при этом сохранять порядочность, честность, справедливость, сочувствие?
Их было, увы, немного, буквально раз-два и обчелся, – посредники между «нами» и «ими», тактики и стратеги, осторожные и смелые, шедшие впереди нас в кабинеты Госкино.
Слава им!
Есть стереотип, которого придерживаются почти все интервьюеры, дотошные создатели телевизионных и журнальных портретов известных людей. Обязательно попросят:
– Какое-нибудь событие или интересный случай из ваших отношений.
В наших многолетних отношениях с Милой не было ни особо интересных случаев, ни событий. Если не считать того, что наше – всех тех, кто дружил и работал с ней, – общее существование в том, нашем, времени уже само по себе было не случаем, а событием.
Когда Миле исполнилось восемьдесят лет, мы – Наташа Рязанцева, моя жена Ира и я – пришли поздравить ее в квартиру на Аэропорте, завещанную ей теткой Татьяной Александровной, женой Сергея Ермолинского.
И пока дамы, по какому-то поводу пересмеиваясь, готовили на кухонке закуску, я пошел в соседнюю комнату, бывший кабинет писателя. И с почтением сел за письменный стол, на котором стояла фотография его вместе с другом – Михаилом Булгаковым.
Мила была отсюда – из этого мира, из этой культуры. Таких – драгоценностей и редкостей – уже почти не осталось. Пустеет жизнь, рушится культура.
Беда! Утрата!
А уже после ее смерти я открыл замечательную книгу Натальи Громовой «Странники войны. Воспоминания детей писателей. 1941–1944». Там воспоминание Милы с названием «Бескрайность мира и жизни».
Читаю:
«Самое страшное воспоминание из тех дней: поезд трогается, и мамы нет. Эшелон набирает ход. Я жду – может быть, она села и другой вагон и сейчас появится. Но ее нет. Я всю ночь простояла около дверей теплушки, одна в спящем вагоне, одна в мире. Я боялась к кому-нибудь обратиться. Мы были чужими в этом эшелоне, и мне казалось, что меня могут ссадить на ближайшей станции. Ужас, который я тогда испытывала, не забуду никогда.
Утром мама догнала поезд».
И так вдруг ее детство перекликнулось с моим, хоть я, младший, и не запомнил эвакуацию, но так она мне стала близка, дорога и понятна, эта девочка Мила, – с печалью ее улыбки.
Ее отец, поэт Владимир Луговской, написал ей такие стихи:
Милка, девочка моя,
Скоро жизнь тебя научит
Не давать себе житья
И других напрасно мучить.
Эта глупость от отца
Умной дочери досталась —
Сердце тратить без конца,
Лишь бы сердце оставалось.
Что осталось? Сердце осталось, улыбка осталась…
Она осталась.
Наталья Рязанцева
Кинодраматург, автор сценариев фильмов «Крылья», «Долгие проводы», «Чужие письма», «Открытая книга», «Аленький цветочек», «Голос» и многих других.
Я младше Милы на пять лет. Я поступила во ВГИК в 16 лет, она уже оканчивала институт. Позже Мила мне рассказывала, как пришла в учебную часть узнать, кого приняли. Она была секретарем комсомола факультета – у нее всегда была какая-нибудь общественная работа – и вот пришла поинтересоваться новым набором. Кто-то сказал: почитай Рязанцеву. Собиралась взять мои рассказы, но тут ей показали меня в коридоре. Я была толстая, розовощекая – девушка с плаката «Урожай». И Мила решила меня не читать. Потому что такое существо шестнадцати лет с плаката «Урожай» ничего хорошего написать не может.
Нас набирал Туркин, главный теоретик кинодраматургии. Во время экзамена на втором курсе он умер. Принял экзамен, каждому сказал что-нибудь важное, прощальное, пошел в столовую напротив, в Институт марксизма-ленинизма, – ВГИК был тогда недостроен, не было спортивного зала, просмотровых, смотреть фильмы мы ходили на студию Горького, а преподаватели ходили в Институт марксизма-ленинизма напротив, там имелась хорошая столовая, где их хорошо кормили, – Туркин пошел в эту самую столовую и умер по дороге. И нас взял Габрилович, который в это время вел курс, где училась Мила.
Помню, как он хвалил ее дипломный сценарий, подробно нам пересказывал.
Мы поступили в пятьдесят пятом. После пятьдесят шестого (двадцатый съезд, развенчание культа личности Сталина) мы стали заниматься только одним: выяснением, кто мы такие и почему так случилось. Все писали про вернувшихся из ссылок и лагерей. Всё время устраивались бурные собрания по разным морально-этическим поводам. Время было опасное. Все, с одной стороны, расхрабрились после съезда, а с другой – комсомолу велели взять дело в свои руки и не распускать молодежь. Уже после 56-го посадили двух ребят младше нас на курс. За анекдоты. ВГИК мгновенно собрался на митинг в большом зале. Выступали, требовали, чтобы кто-то из руководства явился и объяснил, за что наших ребят арестовали. И вот на этом собрании Мила выступила очень грамотно, по-адвокатски. Пришел Солдатенко из райкома комсомола. Пробовал говорить, ему кричали «долой, долой!», согнали со сцены. Еще какой-то приходил, тоже из районного комитета комсомола. Нам, конечно, ничего не объяснили. Сказали: это дело прокуратуры, это не в нашем ведении. Ребята отсидели три года.
