Андрей Хржановский и Мария Нейман
Андрей Хржановский – кинорежиссёр, автор мультфильмов «Стеклянная гармоника», трилогии по стихам Пушкина, «Лев с седой бородой», «Полтора кота», игрового фильма «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину» и других.
Мария Нейман – редактор кино.
АНДРЕЙ: С Милой Голубкиной меня познакомила ты. Как и с Татьяной Александровной Луговской и с Сергеем Александровичем Ермолинским. И я тебе очень благодарен. Без этого знакомства, обернувшегося многолетней близкой дружбой, моя жизнь была бы значительно беднее.
МАША: Я познакомилась с ней зимой, в конце 1965 года. Я работала тогда внештатным корреспондентом журнала «Советский экран» и получила задание написать репортаж о мосфильмовском объединении «Юность». Приехала на «Мосфильм», уже испытав от этого радость. Прошла проходную, поднялась на третий этаж основного корпуса, нашла объединение «Юность». Двери, двери… Все заперты. И вдруг одна открылась.
В комнате я увидела молодую женщину невероятной красоты. На ней был черный свитер с горлом лодочкой и кипенно-белая рубашка с крахмальным воротничком. На правой руке, в которой она держала сигарету, я заметила два перстня. Рука была крупная, красивая и сигарету держала грамотно. Лицо с большими светлыми глазами было обрамлено клиньями блестящих черных волос, которые закрывали уши, а челка, свисавшая набок, слегка прикрывала один глаз. «Вы кого-то ищете?» – спросила женщина, видя мою неловкость. Я объяснила цель своего визита.
Это была Людмила Владимировна Голубкина – редактор этого объединения.
Не знаю, что расположило ее ко мне, – может, черно-белая гамма, присутствовавшая и в моей одежде: шубка из черного каракуля и белый платок, – но после коротких расспросов, а потом долгой беседы она спросила: «Не хотите поработать у нас? Правда, временно: уходит в декретный отпуск одна из редакторов».
Конечно, я хотела! Шутка ли, «Мосфильм», «Юность», объединение, о котором тогда много говорили в кинематографических кругах, для которого писали лучшие сценаристы и снимали лучшие режиссеры, главным редактором которого был легендарный драматург Александр Хмелик!
Мила обещала поговорить с руководством. Я позвонила ей в назначенный день, она представила меня начальству, меня приняли. Я навсегда осталась благодарна Миле за год счастья, который она мне подарила. Это было замечательное время (а, может, напротив, «конец прекрасной эпохи»): снималось много интересных фильмов, в соседнем объединении Андрей Тарковский заканчивал «Андрея Рублева». Ощущение сопричастности всему, что происходило на студии, было общим.
Незадолго до этого в «Новом мире» были напечатаны повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор». Другие его произведения ходили в списках, поскольку были запрещены к печати. Нетрудно было догадаться, какие проблемы, в том числе и материальные, испытывал писатель. И Хмелик решил, что мы должны оказать Солженицыну посильную помощь, заключив с ним договор, что давало право выплатить автору аванс. О выполнении договора можно было не заботиться, поскольку в подобных случаях всегда находился формальный повод для его расторжения, при этом аванс оставался у автора. И вот с этой миссией – подписать договор у главного редактора «Мосфильма» (был им тогда писатель Александр Евсеевич Рекемчук) – Хмелик решил отправить меня. Мила сказала: «Вперед. Надо подписать. Попробуй сделать это на голубом глазу».
Мне повезло: я столкнулась с Рекемчуком на лестничной площадке, он спешил и, глянув на мое слегка растерянное лицо, приложил лист с договором к стене и подписал. Хмелик и Мила были счастливы. Остальные редакторы потрясены. «Дело сделано, – воскликнул Хмелик. – Таких писателей, как Солженицын, в беде не бросают!»
У меня, видимо, была легкая рука. Через несколько дней мне снова выпала роль «девочки с папкой, в которой лежит договор». Но тут режиссером выступила уже Мила Голубкина, за что я была благодарна ей в очередной раз.
Дело в том, что в тот день на студии был закрытый просмотр, для высшего начальства, недавно сделанного и сразу запрещенного к показу фильма «Андрей Рублев». Мила уже успела посмотреть его на каком-то, тоже закрытом, рабочем просмотре. И решила помочь мне увидеть эту картину, тем паче в авторском варианте. Но как? Мила придумала. В объединении лежала заявка на сценарий от Андрона Кончаловского и Андрея Тарковского (названия не помню, дальнейшей судьбы не знаю). И я должна была как младший редактор пойти и подписать у каждого из них какую-то бумагу.
– С этой папкой ты проникнешь в зал, а там уж – как получится, попытка не пытка, – напутствовала меня Мила.
Подойдя к просмотровому залу, я увидела мечущегося Тарковского, нервно кусавшего ногти; стесняясь, обратилась к нему с какими-то словами про подпись, он отмахнулся, а затем вдруг вернулся и почти прошептал: «Так. Вон, сидит Андрон, иди к нему, пусть подпишет, потом ныряй где-нибудь впереди под кресло и замри…» Он подвел меня к двери почти пустого зала, сказав охранявшему вход человеку про срочную подпись. Дальше все было так, как он – и Мила – придумали. Не буду говорить о том, какое потрясение я испытала тогда, в свои 25 лет, и продолжаю испытывать поныне от этого фильма. И опять – низкий поклон Миле.
АНДРЕЙ: Я не раз слышал от тебя рассказы о знакомстве с Милой и о счастливом времени, которое ты провела в общении с ней на «Мосфильме». У меня сложилось впечатление, что Мила опекала тебя как старшая сестра.
МАША: Так оно и было, а с течением времени, по прошествии уже десятилетий, это ощущение родства только усиливалось, причем с обеих сторон. Для меня она была самым родным человеком.
АНДРЕЙ: Марина Цветаева как-то заметила, что люди, независимо от возраста, делятся на старших и младших. Мила была старшей в любом обществе, в любой компании. Исключение составляли, пожалуй, тетя – Татьяна Александровна Луговская – и некоторые особо чтимые посетители ее дома, впрочем, те, кто «не особо», там и не бывали. Слушая твои рассказы о знакомстве с Милой, я проникся к ней заочным расположением. На это повлияло еще и то обстоятельство, что Мила была дочерью поэта Владимира Луговского. Я довольно хорошо знал советскую поэзию поры ее мощного расцвета, и такие имена как Николай Асеев, Илья Сельвинский, Владимир Луговской известны мне были не понаслышке. И мне так помнится, что раньше, чем с Милой, ты меня познакомила с ее тетей – Татьяной Александровной Луговской и ее мужем – писателем и драматургом Сергеем Александровичем Ермолинским.
МАША: Это было в Ялте, в Доме творчества писателей, в 1974 году. Не помню, как мы туда забрели, но помню, что в те чудесные майские дни, когда многие москвичи устремлялись в Ялту полюбоваться ярко-лиловыми вспышками иудина дерева на фоне бирюзового моря, Татьяна Александровна и Сергей Александрович встретили нас чрезвычайно радушно, пригласив бывать у них и в Ялте, и в Москве.
АНДРЕЙ: Приглашением «бывать у них» мы тут же воспользовались, узнав, что в тот же вечер «у писателей» (то есть в Центральном доме литераторов) показывают «Набережную туманов» Марселя Карне с Жаном Габеном и Мишель Морган. Пришли на просмотр вместе с Мишей Богиным, которого случайно встретили на набережной. После просмотра живо обсуждали фильм всей компанией, включая еще одного жильца писательского дома – Виктора Борисовича Шкловского.
