Самобичевание бьет не только по тебе, оно достает и других. Вспоминаю пациента, чью семью я недолго консультировала около года назад. Они сидели передо мной как разбросанные кусочки очень сложного пазла: грозный полковник в парадном мундире, молчаливая белокурая жена с выпирающими под белой блузкой ключицами, дочь-подросток с черными крашеными волосами, взбитыми в высокую прическу, с подведенными черным карандашом глазами, тихий сын восьми лет, уткнувшийся в комиксы.
Полковник указал на дочь.
– Посмотрите на нее. Она распутница. Наркоманка. Не уважает наши законы. Грубит матери. Не приходит домой в назначенное время. С ней уже невозможно жить.
– Мы все выслушали вашу версию. Давайте теперь послушаем Лию.
Как будто издеваясь над ним, говоря словно по сценарию, не упуская ни одного пункта из озвученного только что списка, Лия пускается в воспоминания о своих выходных. У нее был секс с парнем после вечеринки, на которой они, несовершеннолетние, пили вино и она также приняла ЛСД. Лия провела с ним всю ночь. Казалось, ей нравится смаковать подробности.
Мать моргала и разглядывала наманикюренные ногти. Лицо отца налилось краской. Он поднялся со стула и навис над дочерью, потрясая кулаками.
– Смотрите, с чем мне приходится мириться? – проревел он.
Дочь видела его гнев, а я видела человека на грани сердечного приступа.
– Смотрите, с чем мне приходится мириться? – сказала Лия, закатив глаза. – Он даже не пытается понять меня. Он никогда меня не слушает. Он просто указывает мне, что делать.
Брат еще внимательнее уставился в комиксы, будто силой воли пытаясь вырваться подальше от зоны военных действий, от того, во что превратилась его семья, и улететь в вымышленную вселенную, где добро и зло четко определены, где хорошие парни в итоге всегда побеждают. Он говорил меньше всех остальных, но у меня сложилось впечатление, что именно он может раскрыть самые важные детали.
Я сказала родителям, что следующую часть сеанса проведу с ними, без детей, отвела Лию с братом в соседний кабинет, вручила им бумагу и маркеры и дала задание, которое, на мой взгляд, помогло бы выпустить пар после напряженных минут, проведенных рядом с родителями. Я попросила нарисовать портрет их семьи, не изображая людей.
Вернулась к родителям. Полковник орал на жену. Она будто на глазах таяла, теряя в весе, я даже боялась, что она находилась на ранней стадии нарушения пищевого поведения. Когда я обращалась к ней с вопросом, она оглядывалась на мужа. Каждый член семьи был заперт в своей крепости. Я видела проявления их внутренней боли, когда они обвиняли друг друга или замыкались. Но в попытках подвести отца и мать к источнику боли я, похоже, только провоцировала еще более сильный обстрел, с одной стороны, и более поспешное отступление – с другой.
– Мы поговорили о том, что, на ваш взгляд, происходит с детьми, – сказала я, перебив полковника. – Как насчет того, что происходит с вами?
Жена моргнула. Муж холодно уставился на меня.
– Чего вы хотите достичь, будучи родителями?
– Научить их, как быть сильными в этом мире, – ответил полковник.
– И какие у вас успехи?
– Дочь шлюха, сын тряпка. Сами-то как думаете?
– Я вижу, что вас пугает поведение дочери. А что насчет сына? Чем он вас разочаровывает?
– Он слабый. Всегда сдается.
– Можете привести пример?
– Когда мы играем в баскетбол, он ведет себя как полная размазня. Даже не пытается выиграть. Он просто уходит.
– Он мальчик. Намного меньше вас. Что будет, если вы позволите ему выиграть?
– Чему это его научит? Что мир прогибается под тебя, если ты неженка?
– Есть разные приемы, помогающие деликатно, а не пинком под зад учить детей расти и развивать свои способности, – сказала я.
Полковник что-то проворчал.
– Каким вы хотите быть в глазах детей?
– Тем, кто главный.
– Героем? Лидером?
Он кивнул.
– Каким, вы думаете, дети видят вас на самом деле?
– Они думают, что я треклятый слюнтяй.
Далее я вновь собрала семью вместе и попросила детей показать портреты семьи. Лия нарисовала только один предмет – огромную бомбу, взрывающуюся в центре страницы. Ее брат нарисовал свирепого льва и трех дрожащих мышей.
Лицо полковника снова налилось краской. Жена опустила глаза. Полковник что-то пробормотал и уставился в потолок.
– Скажите мне, что вы чувствуете прямо сейчас.
– Я потерял свою семью, да?
Я почти надеялась, что больше никогда не увижу полковника и его семью. Но на следующей неделе он позвонил, чтобы записаться на личную консультацию. Я попросила его рассказать больше о том, что он чувствовал, когда дети показали рисунки.
– Если мои дети боятся меня, как они будут выживать в этом мире?
– Что заставляет вас думать, что они не смогут защитить себя?
– Лия не может отказать ни парням, ни наркотикам. Робби не может разобраться с хулиганами.
– А что насчет вас? Вы можете защитить себя?
Он выпятил грудь так, что медали засияли на солнце.
– Доказательство перед вами.
– Я не говорю о поле боя. Я говорю о вашем доме.
– Я думаю, вы не понимаете, под каким давлением я нахожусь.
– Что вам требуется, чтобы почувствовать себя в безопасности?
– Дело не в безопасности. Если я не держу руку на пульсе, люди умирают.
– Это для вас означает безопасность? Свобода от страха, что люди могут пострадать во время вашего дежурства?
– Не только от страха.
– Поясните, что вы имеете в виду. О чем вы думаете?
– Сомневаюсь, что вы хотите это услышать.
– Вам не стоит беспокоиться обо мне.
– Вы не поймете.
– Вы правы, никто не способен в полной мере понять другого человека. Но я могу сказать вам, что когда-то была узницей концлагеря смерти. Что бы вы мне ни сказали, скорее всего, я слышала – и видела – кое-что похуже.
– В армии либо убиваешь, либо будешь убитым. Именно поэтому, когда я получил приказ, я над ним не раздумывал.
– Где вы находитесь, когда получаете этот приказ?
– Во Вьетнаме.
– Вы в помещении? На улице?
– В моем кабинете на авиабазе.
Я следила за его жестами, когда он погружался в прошлое. Я внимательно следила за его волнением, чтобы настроиться на любой сигнал, означающий, что мы ушли слишком далеко или слишком быстро. Он закрыл глаза. И как будто погрузился в транс.
– Вы стоите или сидите?
