– Я сижу, когда поступает звонок. Но я сразу же встаю.
– Кто звонит?
– Мой командир части.
– Что он говорит?
– Что отправляет моих людей на спасательную операцию на плоскогорье.
– Почему вы встаете, когда слышите приказ?
– Мне жарко. Тесно в груди.
– О чем вы думаете?
– Что это небезопасно. Что на нас нападут. Что нам нужно больше поддержки с воздуха, если мы направляемся в ту часть плоскогорья. А нам ее не предоставят.
– Вы злитесь из-за этого?
Он резко открывает глаза.
– Конечно, злюсь. Они отправляют нас туда, пичкают дерьмом про то, что американская армия лучшая в мире, что у узкоглазых нет никаких шансов.
– Война оказалась не такой, как вы ожидали.
– Они нам врали.
– Вы чувствуете себя преданным.
– Да, черт побери, именно так.
– Что случилось в тот день, когда вы получили приказ отправить ваш отряд на спасательную операцию?
– Это было ночью.
– Что случилось в ту ночь?
– Я скажу вам, что случилось. Там была засада.
– Ваши люди пострадали?
– Мне вам все разжевывать? Они погибли. Они все погибли в ту ночь. И это я их туда отправил. Они доверяли мне, а я отправил их на смерть.
– Люди всегда погибают на войне.
– Знаете, что я думаю? Погибнуть легко. А мне каждый день приходится жить с мыслью обо всех родителях, которые похоронили своих сыновей.
– Вы выполняли приказ.
– Но я знал, что это было неверное решение. Я знал, что моим парням нужна поддержка с воздуха. А у меня кишка оказалась тонка запросить ее.
– Чем вы пожертвовали, чтобы стать командиром полка?
– В каком смысле?
– Вы выбрали стать солдатом и командиром. Чем вам пришлось пожертвовать, чтобы получить это назначение?
– Приходилось подолгу разлучаться с семьей.
– Что еще?
– Когда у тебя шесть тысяч человек, чья жизнь зависит от тебя, у тебя нет права на страх.
– Вам пришлось пожертвовать чувствами к родным. Пожертвовать ими, чтобы ваши подчиненные могли видеть своих родных.
Он кивнул.
– Вы сказали, что погибнуть легко. Вы когда-нибудь хотели умереть?
– Каждую минуту.
– Что вас останавливает?
– Мои дети. – Он кривится от боли. – А они считают, что я чудовище. Что без меня им было бы лучше.
– Хотите знать, какой я вижу вашу ситуацию? Я думаю, вашим детям было бы куда лучше с вами. С вами, с человеком, которого я начинаю узнавать и которым начинаю восхищаться. Человеком, который способен рискнуть и заговорить о своем страхе. Человеком, у которого есть мужество принять и простить себя.
Он замолчал. Вероятно, в тот день он в первый раз увидел возможность освободить себя от вины за прошлое.
– Я не могу отправить вас назад в тот день, чтобы вы спасли своих ребят. Я не могу гарантировать безопасность вашим детям. Но я помогу вам защитить хотя бы одного человека – себя самого.
Он уставился на меня.
– Чтобы спасти себя, придется пожертвовать своим образом, с которым вы уже сжились.
– Надеюсь, от этого будет толк, – сказал он.
Вскоре полковника перераспределили, и они с семьей уехали из Эль-Пасо. Я не знаю, что стало с ними. Надеюсь, все изменилось к лучшему, очень за них переживаю. Но почему сейчас я думаю об этом? Как их история переплетается с моей? Что-то связанное с виной полковника, с его самобичеванием цепляет мое внимание. Память выводит меня на задачу, которую я уже выполнила или только буду выполнять? Я так далеко продвинулась со времени моего буквального освобождения, когда американские солдаты спасли меня в 1945 году. Я сняла маску. Научилась чувствовать и выражать эмоции, перестала сдерживать страхи и печаль. Я работала над тем, чтобы выразить и высвободить свою ярость. Даже приехала сюда, в дом моего гонителя. Даже простила Гитлера, выпустила его во Вселенную, пусть только на один день. Но что-то завязано узлом внутри, и опять тьма, поднимающаяся от живота к сердцу, опять напряжение в позвоночнике, и если сложить все вместе – неослабевающее чувство вины. Я была жертвой? Я не была жертвой? Почему я думаю, что к кому-то была несправедлива?
Вспоминается другой пациент. Ей был семьдесят один год, в семье она была постоянным источником проблем. У нее проявлялись все симптомы клинической депрессии. Она спала слишком много, ела слишком много, отгородилась от своих детей и внуков. Когда она изредка общалась с семьей, то обрушивала на них такой гнев, что внуки боялись ее. Ее сын подошел ко мне после лекции в их городе и спросил, найдется ли у меня час, чтобы поговорить с его матерью. Я не знала, чем смогу помочь ей за один-единственный короткий визит, пока мужчина не сообщил, что она, как и я, лишилась матери в возрасте шестнадцати лет. Я ощутила сочувствие к его матери, постороннему для меня человеку. Меня осенило, что я сама легко могла стать таким человеком и чуть им не стала – погрязшим в печали, которую прятала от людей, безумно меня любивших.
В тот день женщина, о которой шла речь, Маргарет, пришла в мой гостиничный номер. Она была тщательно одета, но враждебность превращала ее в дикобраза. Она сразу начала с жалоб: на свое здоровье, на родных, домработницу, почтальона, соседей, директора школы для девочек на ее улице. Казалось, она находила несправедливость во всем, что окружало ее в этой жизни. Час истекал, женщина так упивалась мелкими неурядицами, что мы даже не подобрались к тому, что, как я знала, было более серьезным источником ее недовольства жизнью.
– Где похоронена ваша мать? – внезапно спросила я.
Маргарет отшатнулась, словно я превратилась в дракона и дыхнула огнем прямо ей в лицо.
– На кладбище, – наконец сказала она, собравшись с силами.
– Где это кладбище? Поблизости?
– В этом самом городе, – сказала она.
– Вы нужны вашей матери прямо сейчас.
Я не дала ей времени возразить. Мы вызвали такси. Сели в машину и в окна смотрели на мокрые оживленные улицы. Она без остановки ругала других водителей, медленные светофоры, качество магазинов и заведений, которые мы проезжали, даже цвет чьего-то зонтика. Миновали железные ворота кладбища. Рослые деревья нависали над нами. Узкая мощеная дорожка вела от ворот в поле мертвых. Шел дождь.
– Там, – сказала наконец Маргарет, указав на скопление могильных плит на грязном холме. – Теперь, ради бога, скажите, что мы здесь делаем.
– Вы же знаете, что матери не могут уйти с миром, пока не убедятся, что их дети живут полной жизнью?
