– Поехали со мной, – сказал Логан.
– В отель?
– В Лос-Анджелес – я серьезно.
Могла ли я это сделать? Это будет как сбежать из дома, повернуться спиной к родителям, поставить на карту все ради отношений, которые длились две недели, ради парня, которого я встретила вживую всего месяц назад. И если я сбегу, я стану… кем?
– Что ты планируешь делать в Лос-Анджелесе? – спросила я его. – Силла сказала Полипу, что…
– Кому?
– Филиппу… который сказал Бекке, а та – мне, что Силла планирует еще два сиквела «Зверя» после выхода третьего фильма. Ты подпишешь контракт на участие в них?
– Кажется, все вокруг думают, что ни на что другое я не способен, – промолвил Логан, гоняя по тарелке свою свинину и кашу, что стоили астрономическую сумму, прокладывая дорожки в своём крыжовниковом соусе.
– Ты о чем?
– В самом начале, когда меня выбрали на главную мужскую роль в «Звере», я был на седьмом небе! Слава, деньги, путешествия – все это было моим, и этого оказалось даже больше, чем я мог себе представить. И я до сих пор благодарен. Это изменило мою жизнь, понимаешь? Но теперь получается, что у меня гораздо меньше возможностей, и я словно угодил в одну из ловушек, расставленных для Зверя. Я устал играть одно и то же. Чейз Фальконер раздает пинки и зуботычины направо и налево и извергает из себя одни клише – тут нет никакой сложной актерской работы, если не считать моих попыток отыскать способы сказать по-новому уже затасканные слова да надеть на себя меха нового животного. Или чешую.
– У акул нет чешуи, Логан, ты должен знать это после дайвинга. – Я сделала вилкой наставительный жест.
– Ты так и будешь просвещать меня насчет акул, да?
– А вот и нет. Мне пришло на ум, что ты можешь принести пользу, использовав свою славу, пробудить в людях сознательность, изменить их отношение к акулам.
– Да кто будет меня слушать? Я ж не ученый, я просто актер.
– Тебя послушают именно потому, что ты актер. Но не отвлекайся, ты же рассказывал мне о своих планах на будущее. Продолжай!
– Такая командирша!
– Хах. Ты должен был давно уже привыкнуть к этому в своей профессии: ты весь день проводишь так, тебе все отдают приказы, начиная от режиссера и кончая личным помощником. Скажи это, а теперь скажи по-другому, а теперь вот эдак скажи, встань сюда, говори громче, мягче, сиди неподвижно, это не ешь, это подними. Думаю, оттого и платят тебе большие бабки, чтобы иметь возможность помыкать тобою, как вздумается.
Он таращился на меня в диком изумлении, словно я изрекла глубочайшую мысль или показала ему то, что он никогда раньше не замечал.
– Твое будущее? – подсказала я.
– Ну, есть парочка занятий, где я хочу попробовать свои силы.
– Расскажи мне об этом.
– Я… ну, уже довольно давно мечтаю написать что-нибудь.
– Бекка говорила, ты хотел написать сцену.
– Это правда. Я действительно переписал одну сцену для этого фильма, и я умолял Силлу, упрашивал ее, почти ей угрожал, чтобы она согласилась ее снять.
– Вот это да!
– В среду утром – если ты дашь мне немного моральной поддержки.
– Я буду рядом. Буду счастлива увидеть, что ты играешь более серьезную роль, работаешь с лучшим материалом.
– Ты еще не знаешь, лучше ли мой материал, – предупредил он.
– Нет, я знаю, – ответила я просто.
– Ах, черт, ты такая же сладкая, как патока в воскресный день. Из-за тебя я расплываюсь в улыбке, словно опоссум, пожирающий сладкую картофелину.
– Знаешь, – сказала я, – от моего внимания не укрылось, что у тебя превосходный деревенский выговор белой рвани, живущей в трейлерах.
Он пожал плечами.
– Что я тебе говорил, я великий актер.
– Как ты ему выучился?
Я наблюдала за ним, не спуская глаз, думая о письме, которое теперь было спрятано на дне моего ящика с нижним бельем, и мучаясь чувством вины. Логан доел последний кусочек и положил нож и вилку на тарелку.
– Когда смотрел по телику «Милашку Бу-Бу»
[54] и повторы «Шоу Джерри Спрингера»
[55], – сказал он ровным голосом.
Не придерешься.
– А ты написал что-нибудь еще?
– Я начал писать сценарий.
Логан взглянул на меня с беспокойством, словно ждал, что я буду насмехаться над ним.
– Это же фантастика! На какую тему?
– Об активистах движения «Вольные Ездоки»
[56].
– О ком о ком?
– В апреле 1961 года группа из тринадцати гражданских активистов захватила автобус «Грейхаунда»
[57] в Вашингтоне, округ Колумбия, и отправилась на нем на юг, в Новый Орлеан, штат Луизиана, чтобы бросить вызов тамошним законам о расовой сегрегации и опротестовать их.
Я сделала рукой круговое движение в воздухе, показывая ему, чтобы он продолжал.
– Активисты были и афроамериканцами, и белыми, но автобус был только для белых, и они пользовались – или пытались пользоваться – уборными и столовыми, предназначенными исключительно для представителей одной из этих рас, что нравилось далеко не всем местным.
Я кивнула:
– Могу себе представить.
– К ним присоединялись все новые и новые активисты, и количество таких рейдов выросло, а движение распространилось по всему Югу, и оппозиционное им движение окрепло тоже. Активисты столкнулись с жестокими нападениями, когда белые шли на них толпой, их избивали, в них кидали бомбы и даже заключали их в тюрьму. Но это движение стало национальным и привлекло международное внимание к расистской политике, и в сентябре того же года активисты отпраздновали победу. Сегрегация в автобусах и поездах была запрещена.
