А потом и вовсе: бабах — у матери инсульт. Куда теперь из независимого Казахстана съедешь? Надо ухаживать. Луизка принялась Наталью звать: приезжай, это твоя мать, я не справляюсь, денег нет.
У Наташи у самой только-только жизнь начала налаживаться. Никакой Гельмут никогда, разумеется, из Германии ни в какую Восточную Европу не переедет — да у него и у самого возраст такой, что скоро за ним придется ходить. Наталья резонно сестре отвечает: нет. Справляйтесь своими силами. В ответ — эпистолярные взрывы упреков и оскорблений: ты эгоистка, надменная хамка, бездушная, черствая, жестокая дрянь!
Дрянь и дрянь — оставалось лишь согласиться Наталье и прекратить переписку.
Через два года мать умерла — Наташа на похороны в Казахстан не поехала.
А еще через пару лет — начинался новый век — вдруг снова объявился Николай. Нашел их в Гельмутовом особняке, пришел туда, как к себе домой. Все такой же — наглый, стройный, железный. И у Наташи снова при виде его ворохнулось сердце — словно как и не было этих десяти с лишним лет разлуки.
Про Гельмута Николай спросил — хорошо, по-русски, и дедок ничего не понял:
— А это че за старый гриб?
— Это мой муж.
— Ой, не смеши мои тапки! Он тебе в дедушки годится. Какой муж?! У него в последний раз вставал, наверное, когда наши Берлин брали. — И на ужасном немецком обратился к Гельмуту — почтенному, семидесятивосьмилетнему, между прочим, человеку: — Давай собирай свои манатки и выметайся! Я теперь здесь жить буду.
Бюргера чуть удар не хватил — прямо на месте! Заругался, запереживал, лицо красное, глаза выпученные, седые волосики дыбом. Стал грозиться в полицию звонить — Наташа еле успокоила. Но тут — это может быть странно, но за своего «деда» вступился Павлик — а что, парню двенадцать, все практически понимает. Обрушился на родного отца — гневно, со слезами на глазах, мешая русские и немецкие слова. А тот только похохатывает, но видно — впечатлен заступничеством сыночка, даже смущен отчасти.
А Наталья, невзирая на дикую свару и на то, что правда, справедливость и разум — на Гельмутовой стороне, все равно втайне Николаем любовалась: великолепный, наглый, равнодушный ко всему, кроме себя, альфа-самец. Красивый и железный.
Кузнецов в тот день из особняка («Так и быть!») ушел, но номер своего телефона — тогда уже мобильники вовсю появились — Наталье совершенно в открытую оставил.
Она как-то позвонила, и тогда они стали встречаться.
У Николая откуда-то деньги сразу завелись, и он неплохую квартирку в Альштадте стал снимать, с террасой и видом. Так опять судьба свела их вместе.
А потом Гельмут (даром, что старик) форменным, натуральным образом их застукал. Вынюхал, как настоящий сыщик. Прошел по следам — хотя Наталья не очень-то и скрывалась. Предъявил ей все улики.
Вечером устроил скандал — да во время разборки у самого сердчишко и не выдержало.
Отвезли по «Скорой» в госпиталь, и ночью Гельмут скончался.
И тут Наталье пришлось пережить первый подростковый бунт со стороны Павлика. Он форменным образом орал на нее, швырялся вещами: «Ты проститутка! Ты погубила деда! Ты дерьмо! Ты не мать мне больше!»
Мальчик убежал из дому, прятался по друзьям, потом ночевал в парке, ей пришлось обращаться в полицию — мало ей хлопот в тот момент было с организацией похорон Гельмута! Еще и с сыночком разбирайся!
Ничего. Все устроилось. Одного вернули. Второго закопали.
В итоге никакого наследства Наталье от Гельмута не досталось — ни копейки, ни пфеннига. Вернее, тогда ведь уже валюта появилась новая — ни единого евроцента. Все до крошки старикан завещал этой своей дуре, лошади, феминистке-дочери.
И в то же самое время куда-то снова сгинул Николай. В один момент, сразу после скандала и похорон, как десятилетие назад, — взял и испарился. Как оказалось, навсегда.
— Ты слушаешь, Таня?
— Да-да, мне интересно. Очень интересно. Продолжай, пожалуйста.
А после гибели «деда» Наталье опять пришлось все в своей жизни начинать сначала.
Жалко, конечно, что она, перебравшись в Германию, практически ничему нигде не училась. Если только языку. Да краткосрочный курс — две недели — ухода за инвалидами.
А как учиться, если надо деньги зарабатывать! И Павлика поднимать!
Поэтому, когда подружка предложила ей отправиться в Чехию — нужны были люди со знанием и немецкого, и русского; немцы — они представляли собой как бы вчерашний день Кенигсбада, продолжали сюда по старой памяти ездить; но их все больше вытесняли русскоязычные — новое поколение, светлое завтра, Наталья отправилась трудиться на воды. Ей понравилось: тишина, минеральные источники, чистейший воздух. Она осела и чешский язык постепенно выучила.
Жаль только, Павлик получать высшее образование не захотел. Трудно ему было учиться на чешском. Закончил всего лишь СОУ, стредне отборна школа — как наше ПТУ советское или теперешний российский колледж. Хотелось ему побыстрее независимым стать, деньжат зарабатывать — своих, да побольше.
Но только все равно жил с матерью, Наталья ему готовила, стирала, убирала.
А Николай так из их жизни и пропал.
У Натальи случались в Королевских Варах, конечно, романы. Но она ни с кем не жила. И ей все казалось, что, если она Павлика оставит одного, без присмотра, он без нее не сможет, пропадет. В санаторий, то есть «Колизеум», к себе поближе, устроила. Ходила за него просить к собственнику, в ногах валялась — когда скандал вышел и сын постояльцу нагрубил.
А с родной сестрой Луизой они больше никаких отношений не поддерживали. Сестра тогда взбеленилась, после смерти матери, осыпала Наталью оскорблениями за то, что та хоронить не приехала — а она не могла ведь в ту пору ни Павлика, ни Гельмута бросить. После того не писали друг другу, не звонили.
Наталья даже не знала, осталась ли она в К., в Казахстане. Или перебралась все-таки в Германию. Или еще куда?
Так и жила с Павликом, и никого у них двоих больше не было, и постепенно сложилось: никто ей, кроме него, сыночка, стал не нужен.
Сорок восемь лет — не лучшее время для экспериментов и поиска новой жизни. Редкие встречи — в основном с туристами — да, может быть.
И — воспоминания. Несмотря на то что Николай так подло, так по-свински поступил с ней — причем дважды в жизни, на разном уровне ее развития, — все равно она думала о нем с теплотой. И, можно сказать, любила его.
А он, скотина, при встрече даже не узнал.
* * *
Жилье, где квартировала Наталья, и внутри оказалось довольно жалким. На кухне — мебель из ДСП. Скромные занавесочки, вечно задернутые — первый этаж, чтобы проходящие мимо люди не заглядывали.
Хозяйка пригласила Татьяну сесть и налила выпить.
Пила она водку — чешского производства, зато ледяную, перед каждой рюмкой доставала бутылку из холодильника. А после новой выпитой возвращала сосуд в ледник. Закусывала колбасой, запивала колой.
